Ты говоришь, здорово, что у нас осталось хоть что-то от прежней жизни, что не стоит огромных денег. Говоришь, что не представляешь себя без ванн, и бросаешь мяту в горячую воду, и пар заплывает в зеркала, наводняет их, как лондонские туманы — улицы. Влажный воздух размывает очертания, как в акварелях, и прячет нашу бедность от нас же, пока мы прячемся здесь от февраля.
Я не хочу выходить отсюда, я готов просидеть вечность, прижимаясь щекой к шершавому чугуну ванны, в которой слишком мало места для нас двоих, как в спасательной шлюпке, отходящей от тонущего корабля. Для джентльмена правила неизменны — леди вперед. Ты свешиваешь руку, полупрозрачная кожа порозовела, точно смылась ее серость, как приставшая грязь. Веточкой мяты я провожу вдоль вен, рисую воздушных змеев там, где у меня — змея, щекочу у локтя кисточкой из мелких листьев, смеюсь и ловлю твои пальцы, когда ты отдергиваешь руку и отбираешь у меня мой холст.
- Угадай, - я не предлагаю, я требую, у всего есть своя плата, и мне нужна моя.
Я нарисую все заново. Я буду рисовать снова и снова, пока ты не увидишь, пока он не взлетит в небо.
У нас все получится.