Свет мягко плещется в глубине барной стойки, выглядящей прилично в своем почтенном возрасте лишь потому, что Майлз денно и нощно натирает если не ее, то потрескавшиеся и мутные стаканы. Одному Мерлину известно с какой помойки хозяин этого великолепного заведения натащил потрепанные жизнью элементы интерьера, но очевидно, что задумывалось оно как одно большое напоминание о том, как низко мы пали. Я делаю глазами круг, прежде чем вернуться к своему разбавленному - страшно подумать чем - огневиски, и замечаю, что мой молчаливый товарищ по несчастью насытился дешевым пойлом и - вероятно - атмосферой упадка и ушел, оставив на стойке газету. С тех пор, как мы с Асторией решили, что три кната в день это роскошь, которую мы не можем себе позволить, к голоду обыкновенному - fame vulgaris- прибавился еще и голод информационный. И хотя из всего содержания в Пророке изредка правдивыми оказывались лишь гороскопы, должен признать, мне его не хватает на завтрак так же сильно, как и ужасно вредных булочек с маслом (французское безумие, сплошной холестерин). Для завтрака уже не столько поздно, сколько еще рано, но я беру газету без лишних раздумий. Листать не приходится - самое интересное заботливо вынесено на первую полосу.
- Хорошие новости, Майлз, - мне не хватает терпения выдержать должную паузу. - Аврорам увеличат жалованье. В два раза. Надеюсь, Уизли теперь хватит денег, чтобы содержать совесть.

Появление Уизли хоть и было бы неприятным, но все же не столь обидным как визит самого хозяина. Впрочем, моя гордость уже давно отстранилась от моих повседневных дел и терпит то, что я ради стакана дешевого огневиски иду на риск получить пинок под зад во всех смыслах и прилюдно. Возможно, она утешается моим своеобразным рекордом - мало кому удавалось к двадцати годам стать персоной non grata на всех уровнях, начиная с министерских кабинетов на самом верху и заканчивая последним кабаком на дне жизни, хотя подобные питейные заведения всегда отличались особой терпимостью. Полагаю, этот факт будет отдельно отмечен моими биографами. Если конечно, таковые у меня будут, в чем я несколько сомневаюсь. Не факт, что после смерти я удостоюсь хотя бы сухих цифр на могильном камне. Интересно, как хоронят в Азкабане? И хоронят ли? И что делают с теми, кого поцеловал дементор? Что сделали тогда в Хогвартсе с Барти Краучем? Не помню...
- Слушай, Блетчли... - я не уверен, что Майлз может ответить на мой вопрос, но он хотя бы не закатит в ответ истерику как Эстер, да и в перерывах между надраиванием полов и стаканов перебрасывается парой словечек с аврорами. - Что происходит после поцелуя? Дементор должен на мне жениться, а дальше?

- Да так, - неопределенно пожимаю плечами - жест, выработанный до автоматизма в процессе семейной жизни. - Пытаюсь понять, сильно ли это отличается от брака с Асторией. Выходит, что не сильно.
Ключевое сходство - в как получится. Это мне даже нравится. Майлз, как и все, ждет от меня какого-то оптимизма, но, кажется, не такого как сейчас. Я снова разворачиваю газету, прячась за ширмой из лжи, лжи и еще лжи между строк. Хотя вот про авроров я верю. Отчего бы не увеличить им жалованье, если они отлично делают свою работу? Сомневающиеся могут заглянуть сюда в любой день, посмотреть на Блетчли и убедиться. Плюнуть ему на стойку, и он - вытрет.
- Как ты думаешь, это революция?
Очевидно, у меня ночь идиотских вопросов. Майлзу не привыкать, а у меня виски расходуется экономнее. На этом практическая польза наших разговоров заканчивается - я вообще сомневаюсь в том, что какие-то наши действия могут приносить пользу. Мир не становится лучше, как ни крути, хотя мы дышим, ходим, говорим, а некоторые даже принимают законы. О последнем не хочется даже думать - я ловлю себя на том, что не решаюсь перевернуть страницу. Возможно, дело не в сэкономленных трех кнатах, а в спасенных нервных клетках. Без "Пророка" проще забыть на день или два о том, что нас всех ждет. А может и не всех - Майлз кажется вполне устроенным в новой жизни.