Зима в Лондоне всегда казалось Паркинсон не выразительной. Грязные улицы, припорошенные жалкой горсткой снега и чужие, дикие взгляды, затерявшиеся между трещин мостовой, теплые мантии и промозглый одиноких ветер, от которого хотелось поскорее спрятаться. Все ждали весну, но она все никак не приходила, озябшие пальцы уже не помнили тепла, и, запрокинув голову можно было разглядеть только мутные разводы неба, рваные скупые облака, солнечный свет больше не грел землю грешников, солнце устало скрылось в поднебесной. Вернется ли? Словно неверная подруга, удача отвернулась от них, и больше всего Персефоне хотелось ослепнуть, чтобы не видеть больше ни боли, ни сожаления в чужих глазах, чтобы больше не ловить краем сознания обрывки слухов, чтобы больше никогда не сдерживать слезы, разобрав во взгляде мужа разочарование, и порой так необходимо молчаливое забвение. Прокручивая раз за разом собственную жизнь, Пэнси все больше чувствовала к себе отвращение, корила за неуместную фальшь, трусость – в баре было теплее, чем снаружи, но капюшон еще скрывал в полумраке лицо посетительницы – магичка корила себя за тотальную и не обратимую ложь. Ей было также страшно, как и всем, ей было так же больно, она не знала, что их ждет впереди, но каждый раз ослепительно улыбалась, смотрела уверенно в глаза Кормаку и в исступление шептала, что у них все получится, дарила надежду, в которую сама не верила. Помедлив в дверях, чтобы сориентироваться в пространстве, Пэнси тихой поступью проследовала в сторону бара, откидывая капюшон, выдавая себя нелепо в мелких привычках – горделиво тряхнув волосами, чтобы убрать прическу назад, пробежаться тонкой рукой по краю столешницы, привлекая к себе внимание бармена.

- Виски, - Отозваться глухо и кивнуть мимолетно на дальний угол барной стойки, определяя для себя местечко на этот вечер. Контингент заведения оставлял желать лучшего, но здесь Паркинсон не казалась белой вороной, и хотя девушка так рьяно игнорировала любые эпитеты вроде преступницы, предательницы или уголовницы, она не сможет опровергнуть и половины, даже не будет пытаться, отведя взгляд от общей вакханалии пятничного вечера, Пэнси мысленно подписывалась под каждым словом. Ведь все было именно так и, что самое отвратительное, магичка не собиралась останавливаться; потребуется время, силы и люди, чтобы осуществить все её безумные идеи. Бездействие было губительным, словно полгода в толщи воды, нелепо замерзнув в леднике, видя лишь отголоски внешнего мира и не имея возможности сыграть в полную силу, магичка считала дни, делила терпение с природой. И хотя впереди было столько важного, мысли возвращались в прошлое, Паркинсон так некстати вспоминались слова деда, его холодное «лучше бы ты родилась мальчишкой» кинутое в далеком детстве, но так запавшее в душу.

В первую очередь Паркинсон научилась игнорировать шепот за спиной, парировать колкие словечки и острые взгляды, для закона она всегда останется темной, давно обвенчанной со смертью и ходящей по земле исключительно по нелепой случайности. И даже оглянувшись назад, магичка не видела знакомых лиц, для бывших друзей, она была предательницей, ведь входила и выходила из Министерства, словно окутанная ареалом святой неприкосновенности, со стороны все выглядит иначе, все выглядит чуточку легче. Каждый шаг от кабинета и до лифта нужно было не только сделать, но и уверить всех, вне зависимости от социального и политического положения, что ей ничего не угрожает, что в её помыслах никто и никогда не найдет червоточины . Ходя по полю боя, для одних миссис МакЛаген была тенью своего мужа, змеей, что свила свое гнездо у самого порога, для опальных аристократов – предатель крови, купившая свободу ценой чужих жизней; в сущности, такая глупость для Паркинсон. Пэнси еще отчетливо помнит вчерашний визит в Министерство, и причина тому безымянный аврор; магичка задумчиво ведет пальцами по столешнице, раскидывая в мыслях тактику их нескорого на расправу боя, глупо верить, что что-то измениться.

Погруженная в собственные мысли, слишком далекая от того пьяного угара, что уже разгорался в баре, магичка не сразу заметила подошедшего к ней бармена. Было в нем что-то далеко знакомое, что-то неуловимое, но вечер никак не располагал к увеселительным беседам или дружеским объятиям – Майлз Блетчли – имя всплыло быстрее, чем Пэнси бы хотелось. Все, что когда-то было в прошлом, обесценилось, и хотя где-то глубоко внутри волшебница хотела бы открыть свои мысли близкому человеку, роскошью человеческого общения в последние года она не обладала. Куда же делась былая дружба или война всему виной? Брюнетка медлит с приветствиями, потонув в гомоне ближайшей компании, но даже не поморщившись.

- Зашла за выпивкой и тишиной, - сказать правду, но даже не боятся, что кто-то расшифрует тайну слов, ведь все явки и пароли также были оставлены в прошлом, в наивном детстве, когда мир казался чуточку чище и, может быть, ярче. С короткой усмешкой притянуть к себе ближе рюмку, скользнув холодными пальцами; выпивка не приносит забытья, но это хороший антураж, чтобы просто не сидеть в молчание. – Прихвати всю бутылку, когда пойдешь за бокалом для себя. - Паркинсон не расположена к светским беседам, да и место встречи не обязывало её козырять хорошими манерами, невольно оглянуться, прикидывая, каким же ветром сюда занесло Блетчи. А её каким? Пэнс возвращается взглядом к бармену, смотрит прямо и не видит причин, чтобы терять двадцать минут общего времени на обмен несуществующими любезностями, спрашивая о прошлом, настоящем и совершенно зыбком будущем.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-10-31 05:25:55)