Одета: белье, плотно запахнутый халат.

Мерное дыхание, чистота линий и умиротворение, блеклыми красками залегшее на лице магички, острое плечо в полумраке комнаты кажется одиноким айсбергом, почти черные шелковые простыни и плотно зашторенные окна. Одинокие белесые пальцы замерли в пучине темных складок, неестественный изгиб шеи и темные круги под глазами, выдающие печать смерти, оставленную где-то на уровне приоткрытых губ. Размеренный, почти тягучий, словно смола, сон блуждал в подворотнях сознания, тушил неспешно фонари, безразлично мягко затирал всякую мысль и вторил напевам ночи, влюблено косился на светлоликую луну. Паркинсон давно уже не видела снов, погружаясь каждую ночь в тяжелую дрему, но не находя успокоения, вырываясь из объятий Морфея почти с боем, обреченно проигрывая по всем фронтам. Вдох с жадностью, взахлеб, вслушиваясь в тишину чужого поместья, вглядываясь до боли в глазах в ломкие рисунки потолка, скользя пальцами, ладонями по гладкой поверхности простыней, стараясь осознать себя в пространстве и времени, сжимая мягкую ткань. Каждый новый день был всего лишь плохой копией предыдущего, серость мира выжирала изнутри всякую радость, и Персефона могла лишь гадать, а не натравило ли Министерство дементоров на мирное население, не прячутся ли в темноте ночи костлявые фигуры в балахонах? Мысли тщетны; бюрократы, эти «борцы за справедливость», никогда бы не решились на такую авантюру, да им и не надо, все бегут, прячутся, поджав хвосты, загоняют себя  в рамки глупого страха, почти утопая в невежестве. Пустое сознание вновь наполняется привычными, практичными мыслями, откинув край одеяла, бывшая слизеринка спешит натянуть на тонкие плечи халат и дальше по привычке, ледяные брызги душа и на контрасте ощутить, что внутри еще бьется сердце, что тепло разбегается до кончиков пальцев.

На границе реального зарождается скупой рассвет, ступает тихо, не смело, словно и не его это прерогатива будить людей, не прогоняет тьму, лишь ступает по пятам, стараясь не обращать лишнего внимания, но все же ласково заглядывает в окна, касается кончиков пальцев, греет тихой надеждой. Запах кунжута и свежего хлеба, сокровенные улыбки и так по-домашнему окунуть в растопленный шоколад указательный палец, чтобы полакомиться сладостью между делом, краем глаза приглядывать за кофе, которое вот-вот должно дойти и остается только сделать огонь потише. Белые чашки в лучших английский традициях, масло, варенье и сливки, серебряные ложки и нож для масла. В руках Паркинсон свежий выпуск «Пророка», но взгляд скользит по пейзажу за окном, на кухонном столе не хватало только полевых цветов, чтобы дополнить тихую красоту этого утра, мелкой россыпи ромашек, удивительных трав, что мешались бы с ароматом свежемолотого кофе. Именно в такие моменты, кажется, что ещё не все потеряно, что все еще можно вернуть, восстановить. Глоток горького горячего кофе обжег небо, разливаясь теплом по телу, не позволяя промерзнуть на холодном полу босиком. Тосты с маслом и топленый шоколад ложками, пробегаясь беглым взглядом по заголовкам газет.

- Что же вы делаете, идиоты? – Паркинсон устало бормочет себе под нос, дочитывая очередную статью, старается выхватить крупицы правды между строк, почти приноровившись к министерскому слогу. Получше запахнув тонкий халат, магичка скользнула из-за стола, за новой порцией кофе, неловко поежившись на ходу, довольно втягивая аромат напитка. Появление Забини в дверях оказалось неожиданным, но вряд ли пугающим; стоило повязать юноше колокольчик на шею, чтобы не пугал внезапными появлениями. Взъерошенный, потерянный, полуголый друг вызвал у Пэнс лишь добрую усмешку; видимо, встреча с Булстроуд задела сильнее, чем брюнетка могла предположить, раз до сих пор такой дисбаланс происходит. – Доброе утро, - Паркинсон отсалютовала чашкой, прихватывая еще не дочитанную газету, усаживаясь обратно за стол и подтягивая к себе поближе чашку с шоколадом. С колдографий смотрели уже знакомые лица, самодовольные портреты министерских работников, помпезно обставленные заметки о казненных преступниках,  но ни одного слова о женах, детях. Ровные строчки бессмысленных букв, но Пэнс лишь неспешно перелистывает страницы, вчитывается в очередной отрывок и сдерживается, чтобы не начать открыто материться. – Присоединяйся, - Газету все-таки приходится отложить в сторону, чтобы не травмировать свой и без того уставший мозг, СМИ давно перестали быть надежным источником информации, и если раньше, можно было перехватить хоть что-то, то сейчас цензура могла придраться даже к сводке погоды, переворачивая все с ног на голову. – У нас есть кофе, тосты, горячий шоколад, фрукты. – Вытянув ноги на соседний стул и облокотившись о спинку, Пэнс мягко поправила полы халата, чтобы не слетали по бедрам, и выдохнула, внимательно смотря на Забини. Все еще терзался мыслями о своих ошибках? Или Булстроуд живет болезненным фантомом в мыслях? Как бы хотелось волшебнице знать, что же прятал Блейз за маской самодовольного нахальства, что таилось в глубине затравленного взгляда? Только сейчас, присмотревшись получше, магичка начала замечать столь не привычное волнение на лице Блейза. – Хэй, - Глухо окликнуть, ведь это уже не глупая бравада в желание побыть мучеником, тут что-то серьезнее. – Что-то случилось? –

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-05-16 04:44:13)

Ловить блуждающий по телу взгляд, выдыхать тихо, пряча теплое дыхание за чашкой кофе и стараться делать вид, что ничего не происходит. Забини лжет, откровенно, безбожно, забывая заметать следы, и этот потерянный взгляд едва касается, отдается шершавым, чуть сбитым дыханием по коже; Пэнс лишь украдкой следит, вглядывается осторожно, замирает судорожно, стараясь разгадать новую игру. У Блейза пальцы пахнут табаком, и волосы на затылке постоянно взъерошены, за столько лет знакомства магичка с легкостью сможет нарисовать портрет друга по памяти, уделяя особое внимание мелочам, сможет нарисовать его окружение, рабочее место, а теперь и кровать, кухню, небольшую ванную. Острый взгляд Паркинсон всегда ловил полутона, так привычно, словно природа специально наградила проклятым талантом видеть чуть больше, скользить пальцами по бархату кожи с наслаждением, втягивая легкий, едва уловимый, перебиваемый дорогим парфюмом, запах тела. Есть в человеке что-то от животного, глубинное естество, что просыпается под покровом ночи, ступает мягко меж листьев, скалиться из темноты азартно. Молва о похождениях Забини всегда шла впереди него самого, пятикурсницы млели при его появление, старшим курсам же приходилось только сдержанно краснеть, отводить взгляды, еще сильнее выдавая порочную связь. И этот удивительно избирательный вкус…Персефона часами могла спорить с Блейзом о личности его следующей пассии, но умалчивая о своих собственных взглядах, вкусах, симпатиях. Ведь влюбиться можно было всего лишь в запястье, в ямочку на щеке, в короткую смущенную улыбку, чтобы после сходить с ума в тишине от мнимого совершенства.

- Привыкла вставать рано, - Брюнетка отозвалась неспешно, вглядываясь в черты лица, в неумело сплетенную маску непроницаемости, волнение больше не было видно, но разве его больше не было? Пэнс тянет свой кофе, поправляя на автомате подол халата на бедре, что так  и норовил соскользнуть; и этот протяжный взгляд Забини все еще не дает покоя. Отвести глаза в сторону, на секунду задуматься, делая еще несколько судорожных глотков, на мгновенье останавливаясь и заглядывая в опустевшую чашку. Не показалось ли? Короткий взгляд в голубые глаза, что бы жестко, цинично откинуть всякие глупые мысли, поднимаясь неспешно; кончиками пальцев по краю стола, сокращая и без того не большое расстояние между. Теплой ладонью по торсу мягко, ниже, скользя пальцами, втравливая миллиметры расстояния до кромки штанов, проходясь за спину, чтобы коснуться губами загривка, поймать пересохшими губами капли стекающие по шее, скользнуть скромным поцелуем по пряной коже. Выдохнуть, но не закрыть глаза, вслушиваясь в тельце рядом, стараясь разгадать от чего такие перемены, есть ли они и насколько существенны. Паркинсон может не увидеть, что происходит в чужой душе, но заметит зачастившие невзначай сердце, обостренную реакцию на скупую ласку, скованность в движениях, податливость рук. Выучив мелодию, что строчками выбита под кожей, уже никогда не спутаешь человека в толпе, навсегда запомнишь теплоту губ и не забудешь глубину глаз. Сорвать хотя бы один стон… Пэнс собственнически тушит горячее дыхание о плечо Забини, ей всегда можно было чуть больше, чем остальным.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-04-24 05:25:43)

Под пальцами дрожь, тонкое напряжение, неловкость в каждом вдохе, словно и не было последних пяти лет адских игрищ, словно не было продолжения дыхания на кончиках пальцев, не было откровенных пьянящих взглядов. Паркинсон вслушивается в ломкие реакции, сбитые движения и кажется, что под пальцами расстроенный инструмент, ты по нему нежно, привычно, ропотно, в ответ только гулкие надрывные ноты. Не показалось. Больше не отвечает Блейз на поцелуй усмешкой, фривольностью в каждом прикосновение, не вписывает собственное имя под кожу темными чернилами, боится всякого своего желания, смотрит виновато, затравлено. И так хочется пойти дальше, мягко зажимать запястья, пальцы свои и не свои, вторить желаниям, разыгрывая очередную партию на двоих, растирать тихо пряностью по коже, втравливая горячие поцелуи нелепыми конструкциями, теряясь в жарком переплетенье тел. Взгляд в сторону, чтобы успеть вдохнуть, скупо улыбнуться своим собственным демонам и уже оказаться ближе, чем когда-либо была. Ни отойти, ни выдохнуть, оставаясь один на один с пронзительно голубыми глазами, скользя взглядом по пересохшим от неровного дыхания губам, и впервые растеряться. Где проходят границы их незамысловатой игры?

Пэнс не верится, что все происходит наяву. Податливость губ, теплота ладоней по спине и бешено колотящееся сердце рядом, из-за которого хочется задохнуться в собственной нежности, сводят с ума. Так глупо, так по-детски прикрывать глаза в своем нелепом счастье и улыбаться сквозь поцелуй, стараясь хотя бы на секунду осознать дикость происходящего здесь и сейчас. Давно потерянный привкус счастья, волнения, щемящей сладости в груди, когда боишься прикоснуться к человеку, особенно, сейчас, ощущая эти острые, почти болезненные, реакции, и остается только в сладкой муке одернуть руки, выдохнув не сдержанно в губы. Находиться так близко, ловить родное дыхание и ничего не предпринимать, боясь навредить, спугнуть, по на оставлять жадными пальцами красных следов на теле, в душе.

- Это внезапно, - Голос подводит, отдается легкой хрипотцой в шепоте на двоих, Паркинсон старается дышать ровнее и успокоить мучительные спазмы сердца, невнятную кадриль затеянную куском мяса в груди, не спеша ретироваться из объятий Блейза. – Теперь ты просто обязан на мне жениться. – Прошептать неуместную шутку, отсылку ко многим факторам их общей истории, прямо в губы, дернув бровью как-то отстраненно, лишь на мгновение потонув во взгляде и вновь коснувшись губами губ.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-04-25 02:11:06)

Короткие улыбки, осторожные касания, и, кажется, мир перевернулся, открываясь совершенно с новой стороны. Откровенные взгляды, сбитое дыхание на двоих, чтобы раствориться в немом диалоге, скользить взглядом следом за пальцами Забини по собственному запястью, чтобы поспешно поднять растерянный взор в глаза, задержать в разы участившееся дыхание. Всего лишь одно невинное прикосновение казалось более интимным, чем тысячи постельных сцен нарисованных воспаленным воображением. И так неожиданно оказались позади все игры в вооруженное сопротивление, идти босыми ногами по пустому железу, улыбаться только взглядом и тянуться навстречу, чтобы просто заглянуть в глаза, чтобы оказаться чуть ближе и ни в коем случае не потерять теплого дыхания на губах. Пугаясь до дрожи прохлады, но судорожно выдыхая следом, отводя взгляд в сторону, подставляя линию шеи Блейзу, чувствуя, как поцелуи остаются сакурой по коже, тянутся светлыми цветами от плеча все выше. На каждый требовательный терпкий поцелуй, откликаясь жарким дыханием, волнением в крови, и линия пульса рвется, то ли в недоверие к миру, то ли от непривычной близости.

В груди разгорается Великий Лондонский пожар, но Пэнс и не думает свернуть назад, только скользит ломкими пальцами по бедрам, подтягивая к себе ближе, почти вплотную, поднимает взгляд в глаза и замирает, стараясь разгадать чувства, мысли. Привыкшая читать друга, как открытую книгу, сейчас магичка, не могла связать смыслом и пару точек, ориентируясь слепо, на ощупь, приникая к губам в живительном поцелуе. Мягче, чем раньше, наслаждаясь неосторожным соприкосновением тел, выдыхая в губы и облизываясь, закусывая губу.

- Скоро все проснутся, - Шептать тихо, касаясь губами губ, не в силах отодвинуться дальше, и даже не думая прятать желание продлить момент, продолжить неспешную ласку.

♬ Astor Piazzolla – Tango apasionado

Время – единственная валюта, которая не подлежит забвению, единственная валюта, курсы которой всегда будут расти, выбивая чернильные строчки под чужой кожей. Лишний час, лишние пару минут могли спасти жизнь, и так хотелось найти где-то в закромах пару часов, чтобы побыть для себя. Годы летели опавшими листьями, разменивая прожитое время опытом, воспоминаниями. Неоправданно частое дыхание сорвалось с губ Паркинсон сдавленным стоном, выдавая порочную привязанность, и впервые покорность ласковым рукам; взгляд в глаза, почти затравленно, осознавая всю глубину предстоящего падения. У них не было и дня, чтобы побыть счастливыми, не было часа, и даже минуты, песком скользящие сквозь пальцы, были взяты взаймы, умело выкрадены под покровом ночи ради пьянительной близости. Слова тонут в очередном поцелуе, смазывая картину мира и, ведомая инстинктами, магичка прикрывает глаза, чтобы вкусить сладость губ, выдыхая жарко, несдержанно, прильнув снова и понимая, что благоразумие присуще сейчас только ей, от того еще тяжелее сказать «хватит». В голове пустота и только черный дым – вестник разгорающегося пожара, мысли дроблеными осколками остались за ненадобностью, сверкая остро немыми вопросами. Скользящие по полу кухни лучи утреннего солнца лишний раз напоминали о краткости человеческого века, о течение жизни, которое не пощадит, не подарит пару лишних часов на двоих, подступая все ближе, и рождая тихую панику, желание обмануться. Не рассвет это, всего лишь игра лунных бликов по полу.

И как находится теперь с этим человеком в одной комнате? Как можно дышать одним и тем же воздухом? Раскаляя нервы, Блейз лез пальцами под кожу, поселив тонкий привкус табака не только на своем теле. Скользнуть от локтя ладонями по плечам неспешно, чтобы найти покой ломким пальцам во влажных волосах на затылке, все еще не веря в реальность каждого, даже крохотного, выдоха Забини, тихо задыхаясь в нежелание оторваться и прижимаясь ближе. Однажды пройдя по этой узкой тропинке, теперь Паркинсон старалась закрыть глаза, не верить предательскому шепоту и расчетливости, указывающей на еще одну слабость, которая принесет неимоверенное количество боли, будет разъедать душу глупыми волнениями, и, в конце концов, погубит, но улыбка родных глаз теперь становится чем-то незыблемым. Натянутые до предела нервы отдаются ноющей болью, и голос дрогнул в отзвуках имени, запечатанном коротким поцелуем по губам.

– Блейз… - Тихо, почти на грани слышимости, но умоляюще, либо продолжить, либо остановиться хотя бы на мгновение, чтобы позволить перевести дыхание.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-05-09 02:36:03)

♬ The Twins – Valentine's Dance

Слишком близко, слишком тонко, слишком по сердцу, и Паркинсон остается только нервно выдохнуть, потерявшись во взгляде, готовая продать душу дьяволу всего лишь за один поцелуй. Нелепое наваждение! Жившие на разных планетах, они оказались запертыми в комнате полметра на полметра, вплотную, и можно только увлеченно ловить разгоряченное дыхание друг друга, сминая переборки, стоп-сигналы и любой здравый смысл. Пэнс отчего-то медлит, и хотя дышит неровно, скользит затравленным взглядом по губам Забини, с болью, с каким-то неимоверным наслаждением понимая, что все слишком далеко зашло. Уже не вернутся назад, не пройтись по своим следам, чтобы вновь выстроить города, чтобы возвести архитектуру сомнительных дружеских отношений. Теперь или до безумия любить, или возненавидеть всем сердцем, устраивая кровавую бойню, травлю, охоту друг на друга, мастерски выискивая болевые. И еще неизвестно, что могло быть более губительно для Магического Лондона.

- Пойдем в спальню? – Пэнс шепчет тихо в ставшие всего лишь за пару мгновений родными губы, пьянея от близости, и соскальзывая мягко с края стола. По телу бегут мурашки и неимоверно сложно просто отодвинуть, просто выскользнуть из объятий, хочется еще немного внимания и короткий взгляд в глаза, чтобы больше не верить в существование мира. Привставая на носочки, Паркинсон касается губами ключицы, ведет влажно цепочку неспешных поцелуев к плечу, шеи, не помня, что было вчера, не помня и своего вопроса, зацикливаясь на тех паре миллиметрах оставшихся между ними, переплетая свои – не свои пальцы, не позволяя и на секунду усомниться, отпрянуть, занервничать.  Идти ва-банк, чтобы взлететь или упасть мертвой птицей вниз, чтобы приручить или обжечься, чтобы поймать или быть пойманной, - слова лишь условности. Идти по пятам, сжимая сильнее теплую ладонь в своей руке и дышать тяжело, судорожно оглядываясь, вслушиваясь в тишину поместья. Улыбнуться азартно в пустоту, почти влюбленным взглядом окидывая фигуру в полумраке и нанося удар в спину, мягкой ладонью по спине, наваливаясь и так удачно вдавливая в стенку на одном из многочисленных лестничных пролетов. Дом еще спит, но разве полумрак скроет это отчетливое «хочу» во взгляде? Пэнс улыбается, дурачиться, конечно, но это не мешает пробовать зажать Забини, скользнуть ломкими пальцами по запястьям, повернуть к себе и прижаться ближе, пленить или быть плененной, вглядываясь в глаза в полумраке и невольно напрягаясь. Блейз, ты понимаешь, что два слоя ткани не такая уж большая преграда? – почти очевидно и странно, что не вслух безумной иронией, лишь выдыхая, но, не смея разжать пальцы, отпустить от себя. Вспыхивать и гореть неровным пламенем; по телу тянет желанием, хочется прямо здесь по-звериному неистово, искренне в нежности, или с придыханием, чтобы поверить в происходящее, чтобы насладиться каждым глубоким движением. Впервые разрываясь в желание, ощущая острую потребность всего и сразу, жадная до внимания, уже сейчас не готовая делить с кем-то, Пэнс только потерянно в глаза вглядывалась.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-05-14 04:47:09)

По привычке ходить по краю, медлить, вглядываться, запоминая теплую улыбку, блеск глаз, кусать губы в предвкушении и не верить себе, миру. Происходящее было вырвано со страниц книг, пропитано тихой романтикой, когда человека рядом чувствуешь с полувздоха, полувзгляда и с такой нестерпимой радостью откликаешься, идя следом. Слова тонут в полумраке, где-то в кротком поцелуе, умноженном на вечность, и отвлечься так сложно, Пэнс неловко выдыхает, напоминая себе судорожно о том, что им все-таки стоит дойти до спальни. Кажется, будто вернулись на четыре-пять лет назад и с какой-то подростковой неловкостью касаться друг друга, вторить дыханию, перехватывать губы в поцелуях, прятаться от мира, чтобы остаться наедине. Отступить лишь на шаг, но не отступиться, оказываясь в объятиях Блейза, не чувствуя более пола под ногами и нервно сжимая ломкие пальцы по плечам. Страх, легкая паника и эйфория накрывают от столь нелепого действия; страшно и сладко одновременно. Паркинсон улыбается нервно, счастливо, смущенно, не зная, как реагировать на такие откровенные проявления симпатии, доверяясь ласковым рукам.

Блейз удивляет в каждом своем движение, в каждом взгляде и вдохе; ломкие пальцы скользнули в густую шевелюру, перебирая пряди нервно, стараясь не стиснуть сильнее, от горячего дыхания по животу, касаний поверх тонкой ткани. Солнечное, но по декабрьски холодное утро зарождается где-то на задворках сознания, вторит каждому хрупкому поцелую, каждому прикосновению расцветающему под пальцами Забини жаром. Выскользнуть, но не сбежать, не сметь отойти и на пару шагов, притянуть за руку и мягко повалить на кровать, нависая сверху. Уже без улыбок, только взгляд в глаза, не отрываясь, беспомощно утопая, шагнув в этот омут добровольно. Делить уверенность на двоих, но лишь в отчаянии понимая, что иначе не можешь, что эта единственная кривая и узкая тропинка, ведущая на свободу. Кому, как не слизеринцам знать, какого протискиваться между острыми кольями? Знать, что перед рассветом самая темная ночь. Прижимать запястья к кровати, но лишь наигранно строго, прекрасно зная, что уступаешь в силе человеку рядом и хочешь быть однажды побежденной, не сейчас, не здесь и вряд ли в этой жизни.

- Блейз, - Слова слетают с губ отголосками прежнего задора, но в одном только имени вложено больше смысла, чем можно было сказать на всех языка мира. Пэнс хотелось бы рассказать, как много он значит и как сходит с ума сейчас, но ком в горле и бешено бьющееся в присутствие всего лишь одного, но безумно любимого человека, сердце мешают. – Тебе не сбежать, - Говорить почти взахлеб, но вглядываясь в глаза, прося не отступаться, не сметь оглядываться, не сметь сомневаться в происходящем. Ведь погубит не только себя, опрометчиво утопит обоих, не дойдя всего лишь пару шагов до счастья. Острые лопатки и изгиб тела, Паркинсон нависает хищно, не замечая, как съезжает  ослабленный поясок халата, касается губ в жадном поцелуе, прикусывая губы в нетерпение, и усаживаясь сверху парня совершено бесстыдно. Двери закрыты, и какого черта кого-то должно касаться их счастье?

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-05-14 14:19:04)

You ever love somebody so much
You can barely breathe when you're with them?

Все началось с банальной игры, с пары искристых взглядов и нелепого «слабо», вызова, приправленного дикостью собственной породы. Выходили на поле боя с гордо поднятой головой, улыбаясь предвкушающе, «сегодня ты играешь белыми, я черными» между строк по буквам, вместо палочки колкие слова, рапиры-взгляды, чернильные росчерки прикосновений укладывают каллиграфическим почерком историю взаимных убийств. Упоительная игра в смертельные салки, вспарывая друг другу брюхо, но, не успевая прикончить, нависая в тысячный раз сверху, прощупывать бьющуюся на шею жилку и отступать, так привычно скалясь в азарте на двоих. Не позволить сорваться, но заглянуть в пьянящую темноту. Переплести свои – не свои пальцы и сжать посильнее, беспечно выдавая каждую свою прихоть, каждый неровный вдох и жаркий выдох куда-то в губы Забини между жадных поцелуев. Завести руки юноши за его же голову, вытягиваясь следом, томительно, но хрупко укладываясь сверху, оказываясь как никогда близко и чувствуя, как жарко между, как кожу на груди, животе, теперь не скованную тканью распахнувшегося халата, обжигают соприкосновения. Как тело, воспаленное близостью, откликается дрожью нервного возбуждения. Вглядываться в глаза, стараясь уловить реакции, но перехватывая осторожно запястья в одну руку, совершено не надежно, зная, что Забини не дернется. Пересохшими губами по губам, не целуя, лишь ловя дыхание, касаясь, дразня, оставляя легкие прикосновения по губам, почти признания на грани нежности, остро ощущая, что лишь одна искра может устроить безумный пожар взаимных покусываний, поцелуев, стонов, звериной грубости, низости, снося крышу и убивая остатки сознательности. Перехватить символично запястья ласковых рук пояском от шелкового халата, наспех утягивая концы в бант и вновь заглядывая  в глаза. Как сказать Блейзу, что он безумно дорог? Где найти силы и слова? Дыхание отчаянно сбивается, и Пэнс старается уверить себя, что это всего лишь взявшаяся ниоткуда тахикардия, ни Забини виной зачастившему сердцу. Привставая на руке, скользнуть волнующимся взглядом по телу и не верить в возможность прикоснуться, страшась обнаружить фальшь в откровенных реакциях, безразличие к собственному присутствию рядом. Теплая ладонь скользит по груди и вторит ей мягкость губ, касаясь неосторожно разгоряченным, словно в лихорадке, лбом, приостанавливаясь на пару мгновений, чтобы перевести дыхание, не сойти окончательно с ума, и дальше в наслаждение каждым мгновением проведенным наедине.

Под ломкими пальцами пуговица на штанах Забини, и не хватает какой-то малости, храбрости в преодоление последнего шага – легкие уже давно обжигает пламя, взгляд фокусируется лишь на дрожи под пальцами. Столь смелая в обычной жизни, с чужими людьми, Пэнс боялась быть истолкованной не верно всего лишь одним, но самым главным, человеком. Хотя куда уж дальше? Поцеловать на границе ткани влажно, жадно, прихватывая кожу губами, зубами, терзая и терзаясь, опрометчиво прыгая в бездну. Пуговица, ширинка и ладони уже проходятся по бедрам, ненавязчиво предлагая приподнять задницу для общего блага, иначе Паркинсон сотворит это силой. Косой, нетерпеливый взгляд по губам, рефлекторно облизываясь, уже скучая по поцелуям Забини, но не спеша вернуться и взять свое. Пэнс – чудачка, хочет быть побежденной, болезненно мечтает быть зажатой Блейзом между желанным телом и кроватью, почувствовать властные ладони по бедрам и молчаливое «хочу» во взгляде, во всем теле, в каждом гребанном прикосновение, сходит с ума по человеку, но не говорит открыто. Устраивает правила игры, провоцирует на их нарушение, оставляя лазейки, стыдливо надеется, что друг потеряет голову так же, как она, устраивает экзекуцию, проверку на прочность, расправившись со штанами и бельем поспешно, чтобы коснуться горячими губами, языком члена.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-05-16 06:50:48)

Мир рухнул. Опадая, проседая медленно, оголяя помыслы, обнажая чувства, оставляя один на один. Откровенность взглядов пленит, и уже видно край, почва уходит из-под ног, дрожит неровно, не оставляет надежду на спасение, не сбежать, лишь вскинуть по привычке подбородок выше, улыбнуться победно. У нас получится. Веришь? На расстояние вытянутой руки, под мелодичное адажио не вместе, но в такт, на двоих, немыслимое па-де-де, коснуться ладони и осечься, потонуть в тишине, раствориться в глубине взгляда. И разве можно вот так вновь попасться в те же силки? Дышать медленно, ровно, стараясь обмануть и обмануться, чтобы не выдать слабость, не выдать пятый круг боли. Пальцами рисовать смазанные картины по бедрам, животу туго, перехватывая порывистое движение, туша жестко, прижимая обратно к кровати и касаясь языком влажно, жарко, накрывая губами, чтобы скользнуть ниже, дразняще медленно и вновь не позволить двинуться в неистовой игре, замереть от нахлынувшего жара, не поверить собственным ушам. Учиться ударять больнее, искать слабости, чтобы однажды сдаться друг другу добровольно, чувствовать под ладонями оголенные нервы, выискивая реакции, не сдержать хмельной улыбки, вспыхивая и сгорая преданно. Дикая охота, по-звериному мягкие шаги, и, нагнав, прижать к сырой земле, касаться несдержанно, слишком фривольно, слишком за гранью для друзей, наматывая волосы на кулак, но пылая неимоверной нежностью, оставлять поцелуй – безымянное клеймо, чтобы отступить, сорваться вновь в их бесконечную погоню за тенями. Белесые пальцы судорожно бегают по бедрам, сжимая рвано, впиваясь, терзая, чтобы касаться губами нежно, чтобы бояться задохнуться в опаляющей легкие страсти, опускаться туго раз за разом губами по члену Забини.

Полумрак комнаты скроет откровенную пошлость, то, о чем, не говорят, но так часто скользило в ядовитых улыбках еще в школе. Сидеть за завтраком в Большом Зале и касаться в мыслях, устраивать оргию прямо здесь, на столе, творя безумие и так неловко вмазаться плечом в пирог, почти физически ощущая, как холодные пальцы Забини проходятся по колену, скользят выше, забираясь под школьную юбку, сжимают и подхватывают под бедро. Стрельнуть взглядом по невинным свидетелям – вуайеристы, усмехнуться, но не остудить взгляда. О таком не говорят в приличном обществе, воспитанные барышни обязательно покрываются румянцем только от самой мысли о таком безобразии, щеки Паркинсон горят, но не от стыда, от возбуждения.

В душе зреет нетерпеливое возмущение; касание ласковых рук и острый взгляд глаза в глаза, ближе-ближе, новой волной волнения, и потонуть в поцелуе, прижимаясь все теснее, не мысля и секунды вне объятий Забини, дышать часто, зависимо, и разглядывать неподдельное желание в глубине родных глаз. В считанные мгновения, оказаться снизу, не сопротивляясь даже, и по губам скользнула шальная улыбка. Так хочется чуть дальше, чтобы сорваться нелепо, совершенно неловко, но так расчетливо в пучину взаимных ультиматумов, крошить оставшиеся границы между пальцев, в жарком переплетенье тел – шумный выдох на грани озверения, Блейз скользит, целует, нежит и продолжает экзекуции на двоих. А в голове пожар, дымится сердце, опаленные легкие не хотят пропускать кислород и все сознание, все тело готово плавиться под ласковыми руками, всего лишь под взглядом Забини. Невольно хватая воздух в миг пересохшими губами, Пэнс и хочет помнить, что все это глубокое помутнее рассудка друга, что Блейз окончательно сбрендил, и, кажется, она не уступает ему в сумасшествие. Но тело горит под каждым осторожным прикосновением, вспыхивает под каждым коротким поцелуем, ноет, требуя большего внимания и, как минимум крепких мужских объятий, чтобы не ломало так в зависимости. Пальцами судорожно по шеи, затылку, привлекая к себе, оставив короткий пылкий поцелуй по губам, запутать пальцы на затылке в густые волосы, стараясь собрать мысли вместе, но требуется несколько мгновений в наслаждение пьянящим соприкосновением тел, перехватить ладони, чтобы утянуть выше, за свою голову и лишить опоры. Медлительность на грани срыва, прогибаясь в пояснице, чтобы прижиматься к груди, выдавая волнение и бешеный ритм сердца где-то под ребрами. От чего же медлит? Зачем путает следы там, где и так все очевидно? Пересохшими губами по скуле, к уху, укладывая ногу на бедро, прижимая ближе, заставляя упереться членом в уже давно влажное нижнее белье, стиснуть зубы, шумно втягивать воздух через нос, и так отчаянно сжимать ладони Забини. Как можно быть настолько отстраненным? Разве можно отодвигаться, когда все существо бьется в истерике, требует быть как можно ближе? Пэнс не верит, что Блейз настолько холоден, чтобы ровными мазками рисовать картину идеальной постельной сцены. Ни секса, и даже ни занятия любовью, именно постельной сцены и не хватает только качественного света, музыки фоном пободрее, и пишите легкую эротику с них, задорное порно.

- Если ты меня сейчас не трахнешь, клянусь, я отломаю ножку кресла и выебу тебя сама, - Паркинсон касается губами шеи, втравливая отчаянный шепот с хрипотцой куда-то в бархат кожи. Они уже прошли так много, что всего лишь один шаг назад будет самоубийством, фатальной ошибкой и Блейз по привычке юлит, теряется среди простыней, подогревает интерес и ускользает. Боится? Пэнс подбирает ключи к родной душе на скорость, но пальцы уже вовсю дрожат и мысли далеко не здесь, не хочется искать лазейки, чтобы скользнуть воровато, хочется войти победителем и по доброй воле. Опуститься обратно на постель, чтобы заглянуть в глаза, поймать взгляд любимых глаз, шепча признание на грани слышимости уже без иронии, сарказма и прочих привычных атрибув, слишком просто, слишком откровенно, кажется моля о близости между строк, моля остаться, скидывая оружие и позволяя, если хочет, продолжить играть в новую игру – кто кому причинит больше удовольствия. – Блейз, - задохнуться в важности всего лишь одного имени, одного человека, вдохнуть судорожно, по плечам пробивает нервное возбуждение, легкая дрожь. Разве их отношения можно описать парой простых правил и игривым задором? К черту все игрища, Пэнс готова ради этого человека выкинуть все паленные карты и подпиленные кубики, готова забыть, какого брать человека на слабо, лишь бы увидеть настоящего, без всех этих гримас и каких-то совершенно нелепых обязательств. – Я тебя хочу. –

Это будет судорожно, нервно, неуклюже, словно в первый раз, переволновавшись и выпив для храбрости. Быстро, надрывно, стискивая друг друга в объятиях и срывая рваные стоны с губ, не те поставленные, а настоящие, естественные, вперемешку с любимым именем по губам. Будет влажно, неистово, вжимая ладони по спине, оставляя ни ровные полосы страсти, а полумесяцы по плечам, укусами и несдержанными засосами по хрупкому телу. Пэнс лишь сильнее стискивает ладони, теряется взглядом в глазах и ерзает невольно от опаляющего жара между тел. И ведь так друг другу подходят. В чем же проблема?

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-05-21 04:45:44)