Можно было рвать грудную клетку в судорожных всхлипах, можно было винить судьбу и проклинать, что не предвидели, что не могли знать заранее, невинно обманываться, что карточный домик способен пережить легкий шторм; Пэнси скупо смотрела на аврора. В неловком танце слов и взглядов, чуть поспешнее, чем следовало, чуть ближе, девушка сухо поджимает губы, - не к месту хочется научить аврора танго, чувственному танцу, и желанию обладать, -  беззвучно отстукивая по краю стола ритм собственного сердца, на раз-два-три. Все слишком гладко, слишком официально, слишком «слишком», а глупое сердце еще не успело смириться, еще отчаянно жаждет быть пойманным, быть схваченным вместе с остальными, чтобы срываться на крик в безумстве, колотиться бешено в ожидание приговора. Сопливых и угловатых подростков ловили в темных переулках, ломали запястья, тащили в кабинеты, допрашивали с пристрастием, искали простые ответы на сложные вопросы. Глупое сердце слишком слабо и не бьется даже в половину силы, как билось раньше, глупое сердце проиграло холодному расчету, глупое сердце больше никогда не станет помехой, - все медленнее пальцем по столу, чтобы однажды просто остановиться. Запах страха поселился в этих кабинетах, но ни гости тому причина, хозяева смердили не меньше. За высокими стенами, в дорогих кабинетах, кто-то старался почувствовать себя в безопасности; ни власть развращала людей, она лишь подчеркивала все достоинства и недостатки, превращала маленькую трещину в множественные разломы. Деньги, положение семьи, власть – никогда ни быть среди людей равенству, но лишь немногие могли почувствовать эту разницу в полной мере и не потонуть в призрачном желание уравнять всех и каждого до эталонного стандарта. Почему перед ней сидит здоровенный аврор, чей магический потенциал достаточно очевиден по непреодолимому желанию послать все бумажки к черту и поговорить привычно, без всякого официоза? Почему её друзей и знакомых судят за преступления отцов без заявленной чести и справедливости? Почему хрупкие девочки оказываются в камерах с костями смолотыми в порошок? И сколько бы людей не отправляли на казнь, сколько бы ни делалось официальных заявлений, вопросы останутся и они будут всплывать раз за разом, - Персефона подписывается не привычной фамилией, чтобы, приняв руку Кормака, подняться на ноги. Мысль – вещь живучая, её нельзя искоренить, но так легко поселить в сознание людей семена сомнений, чтобы годами наблюдать за тем, как ростки пробиваются сквозь тупость навязанных верований. Сколько таких людей могло быть в Министерстве? Не все идеалисты, следовать за идей сложно, если постоянно вмешивается здравый рассудок. Жестким взглядом, чтобы встретиться глаза в глаза, почти интимно, но дыша так ровно, бросая вызов, оставаясь один на один с аврором. Веришь в прекрасное будущее? И как далеко сможешь пойти ради глупой идеи, призрачного мира? Немым диалогом, длиною не больше пары мгновений, чтобы уверенно пройти мимо, чтобы не вздрогнуть от испуга, лишь буднично, без лишних разговоров натянуть на белесые пальчики темные перчатки.

Идеальные преступления против человечества совершаются тихо, без лишнего пафоса и объявлений ультиматума войны, без шантажа и предпосылок к предательству всех догмат; Паркинсон лишь дышит реже, рассеиваясь в тишине, улавливает полутона, кивает коротко, чтобы донести до мужа её верное и непоколебимое «спасибо». Спасибо за то, что рядом, спасибо за ладонь на талии, спасибо за прикрытую спину, в которую обязательно кто-то целит острым осколком собственных верований, надежд и мечтаний, спасибо за каждое сказанное и не высказанное слово, но ответом привычно становится тишина в эфире, ни только в словах, но и на уровне крошечных прикосновений. Взглядом вперед, ровно, без сожалений и поправок на человечность, ведь глупое сердце уже почти не бьется, ведь глупому сердцу не нужны ответы.

.

Ориентировочно через месяц-два,
Точная дата будет позже.

Очередной допрос, почти свидания с собственным мужем, где есть некий декоративный третий, чье существование приходится принимать, как данность, - все карты разыграны и остается только ждать исхода очередного раунда, но так далеко еще до окончания игры. Порой Пэнси мечтала о финишной прямой, надеялась, что век их будет короток и кульминация затянувшейся истории вот-вот наступит, чтобы разлиться хладным умиротворением по оголенным нервам. Но все длилось, множилось, и страшный кошмар начал превращаться в повседневную грязь. Надменным взглядом, слегка приподняв подбородок, держаться уверенно, почти непринужденно, выдавая в каждом коротком дыхание безразличие ко всей сложившейся ситуации. И было ли ей вообще не все равно? Тревожные, алчные, глумливые, насмешливые, вызывающие, дикие взгляды по новым допрашиваемым, а Персефоне нужно всего лишь подождать мужа, чтобы вложив тонкую ладонь в его руку, удалиться; взгляд цепляется на безмолвном знакомце. Не произнося бессмысленных слов приветствий, не лебезя натянутыми улыбками, не прощаясь и не обмениваясь именами, но на «ты», в очередном «почему ты здесь?», «мечта?», «уверен?», «я подожду, не тороплюсь». И лишь бровь иронично изгибается, выдавая насмешку над всем абсурдом, что происходит вокруг, над каждым, кто корпит над бумажками, над каждым, кто готов принять чужие правила игры. «Ты хочешь так?», искуснее, чем это удается её мучителям, естественнее, чем дышать. И разве для разговора нужны слова? Нужны только двое, чтобы скользить взглядом все дальше в темноту чужих глаз, чтобы врываться тишиной в чужие мысли, чтобы выдавать свое пренебрежение этими стенами, законами, титулами и официальными званиями, ведь люди оставались все те же. Хрупкие пальчики покоятся в сильной хватке мужа, до дикой боли и желание свернуться, вывернуться, чтобы смягчить свое плачевное положение, закричать пронзительно, надрывно, разве мир об этом когда-нибудь узнает? Холодные очи соврут, пересохшие губы не искривятся от боли. Молчаливым величием, разменивая секунды минутами, но не имея ни возможности, ни желания, оторваться от темных омутов чужих глаз, так не привычно и так сладко видеть готовность противостоять, умение удержать контакт. «Я подожду, не тороплюсь» - почти шепотом, почти слетая с губ, уже в кабине лифта, теряясь тоненькой фигурой среди людей, затисавшись темным изломом серой массы, но не отрывая взгляда, оказываясь в крохотном промежутке, чтобы воровато ухватить еще несколько мгновений немого разговора.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-02-25 03:18:20)

Ровные ряды папок, документы, пара карандашей в стакане на столе, минимализм во всех своих проявлениях, ни фотографий родных, любимых, ни личных записей. Пэнси неспешно обходит кабинет старшего аврора, рассматривает награды, дипломы на стенах, выписки из последнего дела, не скромно дергает завесу личного – открывает шкаф рабочего стола, сухо поджимает губы, вновь обнаружив бумаги с министерскими гербами, но никак не ежедневник или обрывок бумаги с неровными строчками. Тонкими пальцами по идеально гладкой поверхности стола, разменивая в тишине минуты секундами, скользя в своем интересе все дальше за границей дозволенного. Посылку, по-праздничному перевязанную шелковой ленточкой – почти пошло, на край стола, чтобы утонуть в огромном кресле старшего аврора, оказываясь по ту сторону баррикад, вглядываясь в дверь напротив. Что чувствует себя человек ежедневно отправляющих таких же людей из плоти и крови на казнь? Таких же волшебников, старых и юных, которые могли бы стать великими или уже были? Холодные пальцы скользят по резным подлокотникам, а взгляд отчаянно терзает пустоту. У каждого были свои оправдания, кто-то ратовал за справедливость, кто-то за идею, кто-то просто пытался выжить, но разве это отменяло все те беспорядки, что творились в стране? Министерство нещадно преследует аристократов, идя по пятам, дыша жарко в затылок, больно упираясь палочкой в спину, приговаривая к поцелую дементора родных и близких без всякого разбору, скопом, за прегрешения, которые еще доказать нужно было. Впрочем бывшие аристократы не отставали, рассеиваясь, словно, пресловутый Лондонский туман, вылезая в самый не подходящий момент, не сдаваясь без боя и неистовстве кидаясь грудью защищать собственную семью от очередного налета авроров. Все прекрасно понимали, что последует за вызовом в Министерство, никто из «особо опасных» преступников не возвращался из Министерства живым, люди просто бесследно исчезали. Пэнси ведет ладонью по столу, чтобы стереть соринку с поверхности; что же их ждет в будущем? Кровавая бойня, в которой не будет победителей, будут только жертвы и сломленные жизнью волшебники, пораженная лихорадкой, нация загибалась. За эти дверями еще ждет очередной «разговор» с очередным аврором, не допрос, но вопросы каждый раз были одни и те же: «кто», «где», «с кем», но без «почему». Министерство не интересовали причины, побудившие поступать людей именно так, Министерству нужны были только козлы отпущения, как оправдание собственных ошибок, все они, бывшие аристократы без разбору, пушечное мясо, язва, удаление которой должно принести мир. Но разве проблема была в людях? Персефона легко вздрагивает, вырываясь из марева собственных мыслей, стараясь прикрыть книгу размышлений до лучших времен, одно ясно - участь аврора никак не для неё. Мягко всколыхнулась темная мантия, в прошлом Паркинсон осторожно поправила посылку на столе и, окинув в последний раз взглядом кабинет господина Карсона, покинула помещение.

В крохотной коробочке таилось больше опасности, чем во всех запретных заклинаниях вместе взятых, даже штурмующие Министерство недовольные волшебники не так опасны, как несколько листов бумаги и парочка пузырьков с воспоминаниями. Одиночество всегда ведет к самопознанию, позволяя вернуться к своему прошлому, взглянуть в будущее и осознать настоящее. Каждый в этом мире вел собственную игру, кто-то держал нити власти, но не умело ими распоряжался, кто-то бил в грудь, кто-то плел интриги за спинами друзей, Пэнси ратовала за истину, какой бы горькой она не была. Мир для бывшей слизеринки представал всего лишь огромным механизмом, где все взаимосвязано, где есть определенные шестеренки, чье движение или наоборот остановка может повлиять на всю картину мироздания, нужно лишь удачно выбрать момент и тогда пазл идеально сложится. Собрать досье на несколько семей, пострадавших в неравной борьбе, было не так просто, и для Пэнси все было словно вчера, покосившиеся и наспех заплатанные дома в магической деревеньке под Лондоном, усталые, затравленные взгляды, темные круги, залегшие у женщин под глазами, испуганные дети, - Паркинсон сложно было находиться в таком обществе. Поспешно, чтобы скрыть дрожь в руках, панику во взгляде, брюнетка сбегала с тайных встреч, крутя в кармане мантии пузырьки с воспоминаниями. Не многие готовы были поделиться личным, поверив в её несуразные просьбы, в рваные обещания, но мир должен был измениться, должен быть принять эту правду. Министерские работники, обладая таким могуществом, такой властью, не давали возможность справедливого суда и по крупицам Персефона собирала картины долгими вечерами, прослеживала истории многочисленных погибших в желание защитить собственных родных. Признать себя виновным, чтобы жена и дети не стали предметом подозрений, идя на сделку с совестью и Министерством. Однажды Пэнси удалось заполучить воспоминания одного смертника и благодарить можно было только его жену, чье мужество до сих вызывало у девушки трепет. Быть преданной до последнего вздоха, до последнего взгляда, до последнего «люблю», слетевшего с губ погибшего мужа, - разве это не достойно восхищения? Счастливые картинки семейной жизни, удивление коротким заметкам в газетах, обсуждение темной ночью возможность возрождение Темного Лорда, страх отпускать детей в Школу, ликование от победы, жажда светлого мира, - теперь уже не будет страха, теперь не нужно будет оглядываться в темных переулках, теперь можно со спокойным сердцем отпускать детей в гости к друзьям, гулять на улицу. Трепетное, нежное, тихое чувство к жене, её улыбки среди белоснежных простыней, тонкий запах оладьев по утру и солнечные зайчики по деревянному полу в спальне. Его работа в лавке в Косом Переулке и желание сделать мир лучше, как жаль, что он родился в чистокровной семье. Повестка явиться в Министерство черной меткой скользнула над их недолгим счастьем и вот мужчина уже еле дышит, сидя на допросе, уже не надеется, что все это глупая ошибка, что умные ребята из Министерства поймут, что он ни в чем не виноват, его слова не так уж и много значат, а за каждым заклинанием – ударом следует требование определенных ответов. Он не глуп, чтобы не понять, что же от него хотят услышать, но в нем все еще живет вера в настоящее, светлое, вера в справедливость. Он честен перед собой, честен перед государством, но слова срывающиеся на крик тонут в холоде каменных подземелий, камер для допрашиваемых. Он так хочет донести до Министерства свою невинность, преданность, тает изо дня в день, устало смотря в потолок своей небольшой комнатушки, мечтает когда-нибудь увидеть дочерей и сына, мечтает когда-нибудь прижать к себе жену и уткнуться носом в её пышную копну русых волос, но надежды почти не остается. Сутулый худенький мужчина что-то говорит, но сознание слегка ведет, мужчина тряхнул головой и сознание прояснилось, теперь слова складывались в фразы, но почти сразу же он оторопел, а внутри все разлилось праведным гневом, как мог этот человек ставить ультиматум, шантажировать благополучием семьи? Громкий голос, страх и паника в каждой слове, в ответ только тихие нотки, сухие пальцы, что словно клешни складываются вместе и плутовской огонек во взгляде, насмешка, - он не шутит. Семья – единственное, что осталось, единственное, что спасало в заточение, единственное, что грело, он не мог пожертвовать ими ради доказания истины. Устало усесться обратно, что-то внутри надломилось и стало настолько горько и противно, стало так не привычно неуютно в собственном теле, мужчина безмолвно кивнул, осталось только признать в пособничестве Темному Лорду на очередном допросе, это занесут в протокол, но жена и дети останутся живы. И еще долгими ночами в камере, ожидая приговора, но внутри все уже было выжжено. Зал суда, а ищет в толпе только глаза жены, надеясь, что дети никогда не узнают, что их отца приговорили к поцелую за такие грехи, в пол, сгорая в уничижительной ненависти к себе, ощущая сосущую пустоту предательства. Никогда не думал, что Министерство сможет так легко отвернуться от верных и честных граждан. Поцелуй.

Персефона была уже далеко от кабинета Карсона, но ей не нужны были пузырьки с воспоминаниями, чтобы вспомнить каждый момент в историях, девичьим почерком обозначенных на пузырьках. По фамилиям, с датами смерти, чтобы не перепутать, Пэнси собирала чужие истории, чтобы однажды придать им огласку, даря надежду безутешным женам и детям, что страдания их будут не напрасны. Коротко подчеркивая строчки в официальных отчетах по соответствующим людям, Паркинсон надеясь на сознательность будущего читателя, молчаливо подталкивала мысли в определенную сторону, позволяя узнать сокрытые факты, но не обременяя личными выводами – каждый их сделает самостоятельно.