Тонкой мелодией в голове, оставаясь наедине с собой. Разве в её жизни кто-то еще существовал? Блуждая по собственноручно выжженной пустыни, от одного оазиса к другому, жадно приникая к ледяным источникам истерзанными губами, теряясь в манящих призраках миражей, Пэнси училась не обращать внимания на мелкие погрешности своего одиночества, лишь изредка, так скомкано и затерто срываясь в удушливое состояние тоски, хватая воздух губами, но не находя в себе силы закричать. И если закричит, разве кто-то услышит? Поймет? Её положение во многом лучше того, что имели бывшие аристократы, выходцы из благороднейшей семей Британии, и только это знание никак не грело. Ровным пульсом, ровными мыслями и ровными линиями в доме, разложенными приборами по столу, уже привычная манера жизни, где нет места личному, сокровенному, прошлому. Коротким перебором пальцев, выдающим некогда стоявшее фортепьяно в малой гостиной, нотные строчки перед глазами и учителя музыки, - давно утерянные атрибуты прошлого, от которого пришлось отказаться, которое пришлось разменять по дешевке. Ознобом по позвоночнику, липким холодом и страхом, чтобы следом обжечь языками пламени, короткой дозой адреналина в кровь, чтобы сердцу дать повод пропустить несколько ударов, чтобы разогнать жар по телу до кончиков тех самых пальцев, что прилежно старились вынимать звуки из воздуха, ища плотность черно-белых клавиш. Вперед или назад? Но все уже решено, чуть ближе, дальше, быстрее, скользнуть между не торопливыми магами и волшебницами, коснуться мимолетно хрупкой рукой спины идущего впереди, заклеймить неведомыми знаками, но испугаться сжать пальцы на потревоженной ткани мантии. Не ошиблась ли? Почти нежно пропуская ткань между пальцев, Пэнс боялась вдохнуть, боялась задохнуться от ликования и страха одновременно, боялась разрушить картину собственного существования, боялась обмануться, боялась повернуть человека к себе лицом. Что если ей причудилось? Вглядываясь до боли в очертания шеи, затылка, стараясь уловить в этом нечто знакомое, родное, Паркинсон хотелось придумать счастливое окончание этой глупой и скоропостижной встречи. Поспешными шагами вперед, чтобы преградить путь волшебнику, вторгнуться в его пространство, где-то еще по инерции столкнуться чуть ли нос к носу, но не выдыхая, болезненно втравливая это мгновение себе в душу. Пальцами по чужому локтю, невесомым прикосновением, перебирая ткань, чтобы всего лишь удостовериться в реальности происходящего, вклиниваясь в общий поток спешащих с работы волшебников не подвижным островком.

- Блейз, - Почти беззвучно, предательским шепотом, чуть поспешнее, чем хотелось, вглядываясь в непривычные и такие усталые глаза. Тишина разбивалась об это крохотное имя скомкано слетевшее с ее губ, пальцы скользили все выше, чтобы мягко, почти нежно сжать предплечье парня в немом «не отпущу». И, наверное, надо было еще сказать тысячу слов, объясниться по всем правилам канона, но Пэнси впервые было не до правил этика, впервые ей так хотелось говорить, но слов как назло не было. Так хотелось узнать обо всем, что случилось, хотелось рассказать свое скупое прошлое, поделиться радостью и пояснить, что для неё значит эта встреча, и еще надо было извиниться за такую нелепость, за излишнюю эмоциональность где-то в полутонах, где-то чуть выше, чем требовали того рамки приличия в случае внезапной встречи, за пьянящую откровенность.

Коротким сдавленным дыханием, пьянея от каждого вдоха, теряясь в осознание происходящего здесь и сейчас, словно воспрянув ото сна, Пэнси не могла надышаться, не могла насмотреться, не могла поверить в реальность этого мира. Но Блейз стоит рядом, его локоть ощущается в собственных руках и по его лицу бежит тревога. Страх? Смешной. Неровно облизнуть пересохшие губы, неловко улыбаясь и беззвучно открывая рот, чтобы что-то сказать в собственное оправдание, но лишь впитывая каждой клеточкой своего сознание эту внезапную встречу, рисуя яркими воспоминаниями и не веря, что можно было провести тысячу лет под водой, не видя солнечного света, не веря в существование других людей.

- К фестралам все, - Решительным шепотом себе под нос, чтобы сократить и без того близкое расстояние, чтобы обнять нескладного юношу за шею, что теперь носил совершенно иные титулы, мерил изо дня в день шагами свой небольшой кабинет, решал важные вопросы и безбожно курил. Утыкаясь носом в столь чужое и одновременно родное плечо, втягивать тонкий запах одеколона и табачного дыма, - Пэнси терялась, до сих пор боясь выдохнуть, и сердце судорожно билось. Если бы он только знал, что стоило ей порвать все контакты, если бы знал, как сложно держать дистанцию, как сложно было погружаться в пучину отчаянного безмолвия, избегать взглядов, пересечений и выжигая собственное нутро непривычным «да» у алтаря, вкладывая пальцы в руку совершенно далеко для тебя человека. – Я сегодня совершенно не воспитанная, - Тихим рассеянным смехом, Пэнси делает шаг назад, оглядывается, стараясь привести мысли и чувства в порядок, но совершенно позабыла, куда шла и зачем; вокруг все еще сновали волшебники, Министерство гудело в послерабочее время, все уставшие стремились покинуть помещение и забыться тревожным сном, чтобы вновь проснуться в сером дне, чтобы вновь недоумевать в посредственности собственной жизни и вновь идти на работу, замыкая порочный круг. И надо отпустить Забини из собственных рук, позволить волшебнику вздохнуть, чтобы не придушить вниманием ненароком, но Паркинсон все еще старается подобрать слова, чтобы выразить всю нелепость и торжество ситуации единовременно. – Блейз, я... – Все еще не веря свои глазам, не веря рукам, не веря предательски сжимающемуся сердцу, и так по-дурацки улыбаясь, не имея ни сил, ни желания перестать это делать. – Безумно рада встрече. – В оправдание своего поведения, несдержанности и тихого ликования души. Что-то в ней поменялось с этой войной, с этим замужеством, весь мир поделился на «до» и «после», живя в нелепой градации серого, Пэнс потеряла этот вкус жизни. Забыла, как можно по-детски радоваться и не размениваться пустыми фразами с людьми, которые совершенно не интересуют, забыла, что пустое сердце могло когда-то так рьяно и отчаянно биться.

– Прости, что так внезапно, - Тишина никуда не исчезла, но мир постепенно наполнялся яркими звуками, вкусным, насыщенными, существование которых успело затереться в памяти. – Но... – Волшебница вглядывалась в глаза собеседника и тонула, растворялась в призрачной надежде на то, что все может быть иначе. И, возможно, Блейз мог не разделять её чувств, мог бы одернуть руку, но разве это что-то меняло? И внутри уже что-то сдвинулось с мертвой точки, оглушающим грохотом ледники сходили, устремлялись с горных вершин, оголяли натянутые до предела нервы, делали уязвимой и теперь с этим придется как-то жить. К фестралам. Пэнс мягко улыбается, теряя мысль, которую хотела сказать после этого интригующего «но», закусывает губу, смотря на бывшего однокурсника извиняющиеся, - с головой сейчас совсем плохо. – Не хочешь прогуляться? –

Сегодня мы – не мы, чужие, другие, выгнанные из сладкой сказки за плохое поведение. Абсурдом в чужие головы и мысли, эпатажно открыты и только пальцы переплетаются терновником в тугой замок среди толпы. И так хочется шептать нелепости, скатываясь до пошлого французского, растягивая гласные с придыханием, обрываясь на полуслове, чтобы растерять всю свою решимость, потонуть во взгляде и с новым вдохом улыбнуться, рассмеяться радостно, прижимаясь в объятиях ближе. Где эти потерянные годы? И от чего такая легкость? Откуда столько слов и неясных воспоминаний из того, еще счастливого, прошлого? Пэнси хотелось бы знать ответы на все эти вопросы, но разве нужны сейчас слова и смыслы? Дышать неровно и тормозить на каждом шагу, словно парочка юных влюбленных, чтобы только удостовериться, что они здесь и сейчас, что не спят, не грезят, не малюют воображение призрачными надеждами. Узкими улочками не магического Лондона, азартным шепотом на ухо и очередная игра в «а спорим...», лишь взглядом лукавых глаз указывая в сторону парочки у витрин, фантазиями, в каких же позах нежный юноша мог иметь свою не менее прелестную спутницу. Цинично, откровенно, и, наверное, их дружба, еще в школе, имела привкус жестокости и надменности, веселым смехом и поспешное упоминание о всех правилах поведения, которые они нарушали, как насмешка над бравой аристократией и привитыми им в детстве манерами. Покупать кофе и совершенно случайно поинтересоваться у продавца интимным шепотом, не хотел ли он составить компанию очаровательной парочке, обсуждать подробности почти серьезно, выбирая между шелковыми и хлопковыми простынями, дергая привычно полутона в интонациях, чуть насмешливее и нисколько для ушей того третьего, сколько, чтобы вспомнить, какого же это иметь друзей.

- М, лесби, гей, гей, - Пэнси неспешно шагает по мостовой, тыкая в людей проходящих мимо пальцем, потягивая горячий кофе и совершенно безапелляционно нежась в объятиях спутника – благо рост в метр шестьдесят прекрасно позволял нырнуть под руку Забини и, мягко скользя ладонью по пояснице, вальяжно шествовать дальше. – О, ставлю сотню, что это девица любит что-нибудь пожестче. – Тихим смешком, пригубив кофе и заглядывая Блейзу в глаза. Когда-то было не привычно всех потерять, сейчас же вновь обретать казалось еще сложнее. Весь этот смех и фарс, все эти полубезумные шутки и тонны яда всего лишь завуалированное признание, то неясное, что теплилось в душе, что с трудом осознавалось все эти года и так мучало, тяготило. Уткнувшись в плечо, не сбиваясь с шага, но уже не так саркастично, не так весело, как до этого, сказать всего лишь несколько слов. – Блейз, я скучала. -  По тебе, по общению, по неровным шуткам и дикому хохоту за полночь в гостиной факультета, по доверию и откровенности, по возможности спокойно вздохнуть, без оглядки на свой статус и статус семьи. Всего лишь несколько слов и кроткие объятия могли вмещать в себя уйму смыслов, глубину которых порой и измерить нельзя.

Алыми красками азарта по белоснежному полотну безразличия. Брать вновь в руки кисть казалось безумством, но ровное дыхание, уверенность мазка и палитра ярких красок выдавали искусного художника. Оглядываться в прошлое, шептать в настоящее и не верить в собственное будущее. Где и когда обрывались дороги жизни? Пэнси улыбается, поддается манипуляциям с собственным телом и с трудом удерживает стаканчик с кофе в равновесии, стреляет взглядом поверх плеча спутника, утоляя пагубное любопытство, с усмешкой вкладывая в руку однокурсника выигранную сотню.

- Блейз, - тихим шепотом на ухо, парой сантиметров между тел. – Неужели, ты не смог раскрутить эту малышку, на что-нибудь поинтереснее? – Перехватить чужую руку, не позволяя купюрам выскользнуть из ломких пальцев раньше времени, растягивая короткие мгновения тактильного контакта, сжимая пальцы, притягивая к себе ближе. – Так и вижу, темноту её полупустой квартиры, большую кровать и пучеглазых рыбок в аквариуме, где у каждой есть личность и имя. Скользить пальцами по нежному телу, задирать тонкую ткань рубашки, припереть к стенке еще на входе, сжимать бедра, оставлять красные отметки, следы. Неужели тебе не хотелось, прихватить тонкие запястья веревкой? Вытягивать по ноте стоны из её груди? Надрывно, хрипло, изгибами среди сбитых простыней и паникой в горячем неистовстве. – Пэнс коротко облизнула пересохшие губы, вглядываясь в глаза Забини. – Обводить пальцами линии её тела, поспешно вторить губами, от груди все ниже, ловя тонкий переход к плоскому животу, нежность с привкусом молока и меда, но безапелляционно и жестко входить, жарко, неосторожно, ломая всякие границы приличия. М? Дай мне три часа и я тебе докажу, что идея со связыванием её покорит. – Их шутки всегда были где-то за границей дозволенного, за границей приличного и разумного. Спор ради спора, а Персефона всегда была ценителем человеческого тела, естественности поз и взглядов. Запоздалой улыбкой по губам, отпуская проигранную сотню из собственных рук, - залюбовалась картинкой, глядя вслед прошедшей мимо девушке.  Еще не поздно догнать, впрочем, для нового спора подойдет любая другая обладательница ангельского личика. Интрига затянулась, а Пэнси только самодовольно ухмыльнулась, потягивая кофе и комфортно располагаясь между стенку и Блейзом.

- Война многое поменяла в этом мире, - коротко пожать плечами, стирая налет смешливости, тонкого треша на двоих. Кто-то может сказать, что Пэнси не знает и сотой доли о своем вновь обретенном друге, но с другой стороны, разве нужны какие-то факты и общественные мнения, когда им так хорошо вместе? – Блейз, я не знаю, что ты натворил, но разве дружба не обязывает меня быть за тебя в любой ситуации? – Ладонью по плечу, чтобы постараться заглянуть в опущенный взгляд, улыбнуться коротко. – И даже если не обязывает, то это ничего не меняет. -

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-03-26 18:23:32)

Опасно скользить по грани, вспыхивать ледяным огнем и кидать откровенные взгляды в глаза, на пол тона тише, чуть ближе и реакцию тела не сыграть, - тихим выдохом между слов. И, может быть, аморально, а в школе ходили редкие слухи о их непрошибаемом дуэте. Разве можно чувствовать человека, знать его, как свои пять пальцев, и не переспать? Пэнс хотелось думать, что можно, хотелось думать, что она сумеет по памяти восстановить каждые слово, сказанное с придыханием, каждый короткий взгляд с издевкой. Взгляды – иглы, что остро вонзаются в чужую кожу, и только Паркинсон умела не давиться металлом. Пальцами по торсу требовательно, вторя неспешной прогулке по собственному плечу, спине, чтобы чуть позже зажать между пальцев купюру, улыбаясь только взглядом, не смея оторваться от занимательной игры, проверяя явки и пароли, попадая в унисон с первых нот.

- Блейз, в сексе нет деления на волшебников или магглов, волшебная палочка тебе в постели не поможет, - тихой иронией во взгляде, в дыхание, в каждом прикосновение и не спеша убрать деньги; она может и очарована каждым телодвижением однокурсника, но деньги считать умеет. – С тебя еще сотня, ты проиграл. – Хотя уже давно объявлен перекур, что не может ни принять в извращенном сознание бывшей слизеринки некоторые интимные ноты; нужно чаще выдыхать. Последний глоток остывшего кофе и Пэнси только улыбается шире, прихватывает спутника под руку. Чтобы у того не случилось и какую бы горькую правду он не собирался поведать, это не изменит их общего прошлого, не изменит её отношений сейчас, не изменит этого ощущения свободы и вседозволенности. Последнее время Персефона все чаще ощущала себя подбитой птицей, кружила отчаянно в поиске дома, старалась набрать высоту, но надломанные крылья болели, ныли и тянули свинцовой тяжестью вниз, когда-то полые кости налились расплавленным оловом. Уткнуться в плечо Забини, показывая ориентиры-направление в сторону одного из ресторанчиков, с сомнением отнестись к привычке курения и оценивая забавный запах, - в Блейзе было больше маггловского, чем он предполагал. Вопрос чистокровности стоял остро, и Пэнс никогда не отрицала, что считает чистокровных волшебников выше маглорожденных, выше магглов. Общество постепенно деградировало, а мысли глубокие и сложные старались максимально упростить и разве можно было раскрыть всю суть вопроса в одной лишь фразе?

Столик у окна и сумерки позднего вечера прозаично окутывают улочки города, Паркинсон любит эстетику чистых линий, атмосферу легкого лоска, где официанты не хамят и могут с легкостью ответить на любой интересующий вопрос, где на столах свежие скатерти и подают хорошее вино, фирменные блюда и отменные соусы, тишина или ненавязчивость живой музыки. Паркинсон безумно не хватало привычных приемов и былого великолепия магического Лондона.

- Здесь потрясающий шеф-повар и у него великолепные соусы, я влюбилась в это местечко где-то полгода назад. Не думала, что такое вообще можно приготовить, - Пэнс улыбается спутнику, кивает официанту между делом, чтобы вернулся через пару минут.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-03-26 23:06:16)

Влюбиться в запястье, пьянеть от голоса, потеряться в пикантном прикосновение губами по щеке, читать между строк ведомое желание обладать, - Пэнси никогда не понимала позиций Блейза, но каждый раз их противоречия искусно сплетались в горячем споре, в хладнокровной философии плотских утех. Срывая яблоко порока, Паркинсон с лукавой улыбкой преподносила кушанье другу, верила, металась, искала новые уловки, чтобы провести этот надменный нарциссизм, абсолютный слух на фальшь в соитии. Если имитировать, поймает? Коротким взглядом по спутнику, а в голове извечный вопрос. Пэнс не оставит своих притязаний и однажды сможет провести этот тотальный консерватизм в постели, однажды найдет зазор в идеальной линии защиты, скользя пальцами по шероховатости каменных оков, но сейчас лишь дернуть бровью укоризненно.

- Ты не пожалеешь. – К вопросу еды девушка относилась с особым трепетом, как в собственном доме, так и при выборе ресторана. Общее впечатление всегда складывается из мелочей, даже чуть подсохнувший хлеб может все испортить. Когда-то у них было целое поместье и её готовили стать его полноправной хозяйкой, устраивать приемы не меньше, чем на сотню персон, планировать званные ужины и литературные салоны, сейчас же есть только столовая, с трудом вмещающая тридцать волшебников, и миниатюрная кухня. Окинуть безразличным взором немногих посетителей и вновь вернуться вниманием к спутнику, стараясь предугадать ход предстоящего разговора. Но чем дальше говорил Блейз, тем меньше лукавства оставалось во взгляде волшебницы; война многое поменяла в этом мире, поменяло в судьбах людей.

– Крысы первыми бегут с тонущего корабля, - почти буднично, холодно, отзывается Паркинсон на первую часть рассказа, подзывая официанта с короткой просьбой налить ей виски, - переварить некоторые «факты» из рассказа Блейза без жесткого допинга ей не удастся. Все равно, что ломать кости и слышать, как они хрустят, трещат под напором асфальтоукладчика. Все эти годы Пэнси верила, что их общество не настолько прогнило, что только магглорожденные посходили с ума в своей вопиющей жажде власти, отмщения, но нет. Персефона задумчиво взглянула на спутника, с каплей удивления, волнения, горечи где-то в полутонах, но сухо для не вооруженного глаза. Какое из двух предательств сейчас заботило Блейза? И Пэнс еще очень остро помнит свое глухое «нет» на встревоженное предложение матери покинуть страну, тень воспоминаний мелькнула по лицу, затаилась в нервно дернувшемся уголке губ, в коротком переборе пальцами, когтисто, воровато, но взгляд в глаза в жажде просто понять, что же двигало когда-то близкими ей людьми? Оставить страну на произвол Уизли, на потеху «бесстрашным» гриффиндорцам? Прекрасная картина: бегущие, словно дворовые собаки, отпрыски аристократов. Сжать зубы до боли, катая во рту, на самом кончики языка, привкус разочарования, что наивно путают с ядом, и кинуть тяжелый взгляд в сторону, невидяще пробегаясь по фигуре официанта, ярко освещенной зале ресторана. Короткий кивок в благодарность за принесенный виски, но внутри все выжигает морозом. Парой жадных глотков, чтобы перебить мерещащийся вкус во рту, но не терять прямой осанки, не спешить покинуть заведение и общество Блейза. Её всегда учили лицимерию, учили закрывать глаза на угодные миру факты, - кажется, в этом появилось рационально зерно. Хлестким движением, как вердикт, вытянуть белоснежную салфетку из металлических оков, разгладить на острых коленях мягким прикосновением. – Это ваше прошлое, оценивать которое я не намерена. – Бесцветной фразой в тишину, куда больше, чем просто обида или боль; безмолвная индульгенция на все грехи, на каждую радостную и светлую мысль о предстоящем побеге, на каждый прогнивший до черноты уголок души, некоторых мотивов Пэнси никогда не сможет понять.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-03-27 03:04:11)

Мягкой поступью по первому снегу, ведя влажным носом, втягивая острый запах страха, изучающий взгляд, не дернуться, не отступить, лишь проверить сколько ещё сил осталась в лапах, оскалить зубы в утробном рычание. Дикими животными, опасными ласками, скользили в привычной игре, оставив позади дорожку неровных от бега следов, замирали на третью четверть, вглядываясь в узкие зрачки, чтобы дальше по кругу, делить на двоих холодный воздух, чуешь как обжигает легкие? Выдохни облако пара, но на сердце не осталось теплоты, утроба уже давно изъедена ледяной коркой. Переминаться с лапы на лапу в таком знакомом жесте – сейчас будет прыжок, готов? Где-то вдалеке играет скрипка, пробивается сквозь вакуум, возникший из неоткуда, жадно поглотивший и ресторанную залу, и всех его обитателей. Злой сказкой из детства, сковать льдом поверхности, скользнуть тонко по шее к еле выдающий сердечный ритм жилке, чтобы на последнем выдохе запретить сердцу биться. Глаза в глаза, мягким постукиванием указательного пальца по стакану с янтарной жидкостью – глухие удары барабанов в мелодию тишины, ловить внимание, разгадывая столь родные приемы, но не спешить ответить, потеряв счет времени. Смертникам оно ни к чему.

- Знаешь, - на пару тонов ниже обычного, прикрыть бархатом тембра тонкий металл, отпустить последний ритм, уцепившийся за указательный палец магички, растерявшийся по дороге дальше. – Я никуда не собираюсь, ни из этого заведения, ни из этой страны, и уж тем более из твоей жизни. – Размеренно отсалютовать стаканом виски, заливая внутренние дрязги горячительной смесью и так отчаянно желая проглотить спичку, чтобы однажды под тонкой кожей зарделся жидкий огонь. Научиться бы дышать полной грудью и не оглядываться на прошлое, не бояться будущего, которого никогда не будет, быть в настоящем, что определяется только собственным желанием. – И мне в принципе безразлично, что ты по этому поводу думаешь. А сейчас мне бы хотелось насладиться французской кухней. – Обнажить нервы, показать душу, зная, что никто не верит в простоту линий, в красоту черно-белой акварели, все ищут сложные сюжеты, множество ненужных «если», но чувствуя себя, как ни когда защищенной. Твой ход, Блейз. Обратись очередной лавиной скептических, низких заметок, не верь ни одному сказанному слову, ведь на кончике языка у Паркинсон яд.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-03-28 19:39:13)

Еще на пределе, но уже не так надрывно, не так чисто, прикрывая оголенные нервы белоснежной салфеткой, позволяя алым разводам проступать неровно. Потребовалось всего лишь два года, чтобы научиться премудростям войны – напади, будь резок, дерзок и никто никогда не заметит твоих слабостей, ударь больнее, будь быстрее, холоднее, расчетливее и никто не заметит кровоточащих ран, никто не замет потеков на одежде. Кончиками пальцев осторожно по кромке раны, ощупывая очередной нож, вогнутый по рукоятку в грудину – будет сложно вытащить, потребуется больше алкоголя, чем есть в стакане, потребуется больше, чем есть у них в баре, но ответить ухмылкой на ухмылку, ведя непринужденный разговор; смена блюд, улыбки, взгляды, смешки на двоих и отказать себе во втором бокале виски.

- У меня дома завалялась бутылочка Ришбур пятьдесят девятого года. Чудесный вкус и невероятный аромат с восхитительными оттенками ванильного мороженого, роз, орехов, коричневого сахара, карамели и овсяных зерен. – Пэнси улыбается довольно и хотя время плавно близится к ночи, в ресторане посетителей всё меньше, а в их неспешной ужине еще осталось место для десерта, мысль о том, чтобы отпустить Блейза хотя бы на шаг неестественно пугала. Что, если это всего лишь сон? Что если каждое слово, каждое прикосновение, каждый сдавленный выдох всего лишь насмешка судьбы, пустынный мираж? И так хотелось вернуться в прошлое, вернуться в Хогвартс и вновь блуждать шестикурсниками по коридорам замка, эпатировать и сводить с ума, провоцировать сплетни и смеяться долгими вечерами в гостиной факультета, пересказывая свои приключения Миллисент или Драко, стараясь растормошить, сдвинуть непроницаемую маску безразличия. И он тоже собирался сбежать из страны, - рана отдается болью и хотя нож еще там, металл упруго поддерживает влажные створки зарождающейся черной дыры, все равно больно, ноет, выскабливает наждачкой, чтобы вырвать нутро, тянет по старым швам, - об это знает только Булстроуд, не Блейз. – Мы можем взять десерт с собой и продолжить беседу. – Паркинсон не смеет оступиться, не смеет обернуться, столь родное дыхание обжигает по плечу, улыбается коротко, жаждет получить ответ и избавиться от вездесущего наваждения. Прошлое приходит волнами, догоняет, ударяет в спину и выбивает почву из под ног. Почему Малфой? Почему не Забини? Почему никто другой? Позволять младшекурсницам фантазировать, что может происходить между ними с Блейзом, подкидывать юным умам провокационные факты, чтобы после так и не дать точного ответа, появляться под ручку и зажиматься к очередном коридоре. И если бы только парень знал, сколько раз они в глазах общественности успели переспать. Жестко, с нажимом, не гнушаясь откровенности, затыкая и затыкаясь, чтобы после давиться нежностью, плавить пальцы по телу раскаленным металлом, скользить влажно и теряться в глубине родных глаз.

Отредактировано Pansy McLaggen (2013-04-04 02:40:32)

Ломкие пальцы в уверенной хватке, взгляды в сторону, вежливость и этикет, а хотелось просто быть ближе, хотелось острыми иглами проникнуть под кожу, коснуться сокровенного, сжать пальцами сердце и ощутить это едва уловимое движение, удары – судороги, благодаря которым еще живы, благодаря которым дышим. Сколько всего вместе пережили? На их долю выпало возвращение Темного Лорда, вторая магическая война, падение старых порядков, предательство; тенями прошлого выходить из ресторана. И как бы не прав был Блейз, как бы аморально не было его поведение, Пэнси могла лишь сильнее сжимать руку, стискивая зубы с каждым неравным ударом судьбы. Выдох. Ровным шагом, прихватывая спутника под локоть, в последний раз хищно оглянувшись на пустеющий переулок – рывок, сминая под себя пространство, укладывая в складки мироздание, чтобы обернуться на пороге собственного дома. Пэнси недоверчиво поглядывает в темные глазницы-окна небольшого по её меркам особняка; благо, приданного хватило, чтобы полтора года назад скупить обесценившуюся землю: волшебников выводили под конвоем, кто-то сбегал, просто на просто оставляя свои дома на угоду новому правительству.

- Располагайся, - Холл встречает хозяйку и её спутника нарочительным блеском, сдержанностью, но высокими потолками и удивительного размаха люстрой, - свечей не меньше тысячи. Отполированные полы и столовое серебро в сервантах, глубокие кресла, но без привычной тяжести истории, Паркинсон старается не смотреть на обстановку, старается не зацикливаться, но никто не позволит ей вынести фамильный комод матери или портретную галерею из родового поместья, она не успела вступить в права наследственности, поместье все еще числиться за сбежавшими, словно крысы с корабля, родителями. – Пойдем, - Магичка кивнула, устало улыбнувшись и на ходу снимая туфли, шествуя в сторону столовой, а дальше и кухни босиком. – У Кормака сегодня ночная смена: в пригороде нашли какой-то нестабильный артефакт. – Говорить между делом о муже, хотя в малой гостиной, через которую проходили несколько совместных портретов, улыбчивые, светлые, пряча жестокие взгляды, МакЛагены-младшие - всего лишь два потерянных человека в одной лодке семейной жизни. Сполоснуть руки, вытаскивая нарезку сыров, пакеты из ресторана с десертами, нырнув лишь на пару минут в погреб, выбирая пыльную бутылку красного. Разливать по бокалам, говорить липовые тосты, позволяя себе нескромную пошлость, смехом, вспоминая, парадируя однокурсниц, начиная новую историю с банального «а помнишь ту, что...», дозой пьянительной близости, наклоняясь через стол, чтобы вкусить сладость интригующего шепота на ухо, Персефона улыбается не пухлыми губами, улыбается лукавым взглядом, кидает громко «все это вздор!», смеется непосредственно.

- Мне не хватало, чтобы вот так, – Пэнс обнимает одно колено, умостившись за небольшим обеденным столом на кухне, потягивая вино и уже не ведя счет бокалам, улыбаясь как-то по-доброму. Все в этом мире относительно, для кого-то преступление, мелочью для другого; Блейз судил себя строго, Паркинсон важнее было только сердце бьющееся рядом. И так хотелось по локоть измазаться его кровью, вспороть грудную клетку, зеркально, как Забини засадил ей нож откровений, и сжать кусок мяса-сердце ропотно, впиваясь пальцами в теплоту, и шептать в губы сбивчивого признания, требовать тишины, требовать непоколебимой уверенность в каждом её слове, в каждом прикосновение, в каждом движение и шаге, просто уверенности в ней. – Тогда, за ужином, ты и правда думал, что я могу сказать что-то иное? –

Вопрос замужества обжег раскаленным огнем, рука рефлекторно прикрыла тонкое обручальное кольцо, что темной меткой горела на руке, вызывая у самой волшебницы смешанные чувства. Кормак был не идеальным мужем, но и подлецом его назвать тоже было нельзя. Тихие будни четы МакЛаген редко окрашивались криками, выяснениями отношений или летающей по дому посудой, не было ревности или поз, когда кто-то из них задерживался по возвращению домой, все было чисто и дальновидно, Пэнс не таскала домой мужиком сомнительной честности, Кормак же, если и имел какие-то связи, то о них магичке было не известно. Во многом их считали идеальной парой, соседи и друзья говорили о том, как хорошо они смотрятся вместе, как им повезло найти человека, с которым можно жить душа в душу, но опускали самое главное – просто МакЛагенам было плевать друг на друга, холодный расчет, который принес каждой стороне выгоду, не более. Волшебница лишь прочистила горло, чтобы дрогнувший голос не выдал внезапного наплыва чувств, ответив что-то невнятное, улыбчивое, словно темой разговора было приобретение нового ковра в холл или штор для столовой.

И в поведение Персефоны так много молчания, девушка лишь ведет бровью, вслушиваясь в отголоски речи Блейза, усмехаясь тихо, вторя его поспешному движению, допивая и свой бокал, где-то за пределами особняка МакЛагенов забрезжил рассвет. Сколько они уже так сидят? Паркинсон и не нужны особо слова, хватает усталой, то ли от жизни, то ли от вина, улыбки, хватает тихого переговора, о чем-то совершенно не важном, что канет завтра в лету. И хотелось бы сказать Забини, как его мало было в жизни последние три года, что было чуждо и как-то дико не вваливаться к нему домой на Рождество, чтобы преподнести какую-нибудь очередную дурость с подтекстом, с намеком, стараясь угадать и прочесть по глазам, уловил ли получатель эту тонкую грань между приличием и вопиющей пошлостью, - Пэнс всегда умела быть правильной аристократкой, предпочитая клинку редкий яд.

- Ты останешься на завтрак? – Вопрос прозвучал слишком резко после очередной шутки, после мягкого смеха и только откровенный взгляд в глаза, не прося, требуя остаться, провести еще парочку часов вместе – Паркинсон так хотелось урвать еще несколько минут непринужденного счастья. И когда Блейз стал его источником? – И мы можем встретиться еще? – Завтра, послезавтра или может быть через полчаса после прощания, даже ночь, проведенная с Забини, не утоляла этой жажды, потребности в общение, потребности в Блейзе рядом и понимание всех её нетривиальных шуток.