Азкабан стоял на холме, гордо высились над землей его стены, а в стенах томились и плакали, и к стенам сходились люди рыдать, и так появилось это море, и солью вытравились травы, и только камень теперь высится гордо, над прибоем из соленой боли, что медленно покидает тело с каждым вздохом, принося облегчение тем лишь, что отмеряет еще одну секунду до конца, вздохами этими наполнялся ветер…
Так все начиналось.
Так будет продолжаться.
Так будет всегда.
Запах моря и вкус крови, солью по всем органам чувств разом, по оголенным ранам до исступления, пока не перестаешь чувствовать вовсе, пока боль не доходит до точки предела и не растворяется в закипающем месиве из разума и тела, исчезая и оставляя в сухом остатке только запах моря и вкус крови, и легкую горечь сожаления на деревенеющих и обрастающих корой губах.
День третий -  Рождество, и запахи должны быть другими, я напряженно вслушиваюсь и стараюсь уловить в пронизывающих меня ветрах капельку меда, щепотку имбиря, иголку хвои, но тщетно – слишком далеко, как сон.
Стар мне снится, когда я засыпаю. Мне снится, как она идет сквозь промерзший до костей-остовов город, как рвет надежду вместе с конвертом, что стыдливо протягивает Поттер. Мне снится, как она идет дальше.
Я хочу увидеть, что она наряжает елку, как перевешивает те шары, что мы со Скорпиусом повесили криво, как вырезает снежинки, как замешивает тесто для очередного обреченного на кремацию пирога, но этого в моих снах почему-то нет.
Я опускаю на глаза багровые завесы век, но марши мыслей в голове спотыкаются и сбиваются от нового звука, врывающегося и ломающего стройную мелодию ледяных капель, слетающих с потолка легко, словно самоубийцы с крыш, и писка крыс, отголоска суда Визенгамота.
Этот звук шагов я узнаю и невольно улыбаюсь, если я и жду еще чего-то, то только его. Уголки губ сами ползут вверх, пляшут под стук каблуков, как под флейту странника из Гамильтона, и складываются в трубочку.
Уизли наш король,
Уизли наш король.
Я насвистываю эту мелодию и мне внезапно становится так легко, словно  слетели разом все оковы.
Можно.
Теперь можно все.

Мне почти весело, от этой песенки из камней прорастают факелы, по стенам простираются старые гобелены, а стоны превращаются в смех, точно тот, что звучал когда-то в коридорах школы.
Все возвращается, все возвращается на свои места.
Я поднимаю взгляд, я поднимаю неподвластное тело, потерявшее целостность и смысл, и улыбаюсь тебе.
- День добрый, мистер Уизли, - хрипловатая вежливость, отфильтрованная от примесей подобострастия и лести со сладковатым привкусом гнили, так по-новому и так приятно ощущается на языке. - Проходите, чувствуйте себя как дома.
Трудные времена - не повод забыть о гостеприимстве. Я бы предложил и что-нибудь выпить, но здесь даже вода в дефиците, обычная пресная вода, вкус которой по памяти мне кажется сейчас лучшим из всех.
Я протягиваю руку, стараясь не смотреть на нее - слишком чужая, и пожимаю твою, прежде чем ты брезгливо отдернешь, не желая мараться в грязи и крови хотя бы физически. Это важно - пожать сейчас руки.
Мы же не аврор и заключенный, мы торговцы, каждый со своим товаром, или - если угодно - игроки, разыгрывающие очередной и, кажется, последний драматический эндшпиль. И знаешь, я уже смирился с поражением, меня лишь интересуют его обстоятельства. Да, один из королей обречен пасть на черно-белом поле, но его королеву эта участь может миновать. Делай свой ход, Уизли, стрелки твоих часов перешли на бег, но помни, что в этой партии ты - пешка, нацепившая бумажную корону, и ее в любой момент сдует даже не ветер, а дыхание, сорвавшееся с шепчущих предсмертную исповедь губ.

Тоже мне новость, Уизли. Может, ты и не говорил этого прежде, но ты это делал. Ты ненавидел меня, и, должен признать, у тебя были все основания. Если бы ты не держал на меня зла, я бы, конечно, вздохнул с облегчением и жил бы гораздо счастливей, но мою самооценку это пошатнуло бы. Я прислоняюсь плечом к стене, позволяя ее шероховатостям впиться в кожу, и устало закрываю глаза. Если бы у меня были сигареты, я бы закурил, но у меня их нет, и мне остается лишь представлять себе успокаивающий дым, нежно пробирающийся по легким. Вот для чего нужно развивать воображение.
- К счастью, не вытащишь, - я удивительно спокоен, точно все идет по плану, хотя на самом деле плана никакого не было и нет. - И сам не выкарабкаешься.
Усмешка.
Самое странное, что я не хочу тебя пугать, и даже не испытываю какого-то особого удовольствия от твоих проблем, от твоего помятого вида и затравленного взгляда. То, что я делаю, интуитивно, по наитию, даже не месть, а последние приготовления к смерти. У аристократов так, знаешь ли, принято - приводить свои дела в порядок, прежде чем пить за собственный упокой что-нибудь эдакое из затейливой маленькой склянки, которую следует держать подальше от детей, животных и нервных личностей, и так уж вышло, что ты мой поверенный в этих делах. А мстить за меня будут другие, слишком глупо верить, что без этого обойдется, остается лишь надеяться, что они достаточно окрепнут и наберутся сил, а не бросятся в запале приносить новые, совершенно лишние, жертвы на алтарь вашего гнусного мирка, разрастающегося злокачественной опухолью на, в общем-то, никогда не отличавшемся здоровьем теле моей родины.
Открываю глаза, на это требуются просто немыслимые усилия, а толку почти ноль - ты просто серо-рыжее пятно, мне легче тебя вспомнить и нарисовать самому на обратной стороне тяжелых, налившихся свинцовыми синяками, век.
- Там снег идет?
Взгляд так внезапно сфокусировался на мелких каплях, скатывающихся по твоей форменной мантии, что я не успеваю сдержать этот вопрос, невинный в своей основе, и наделяемый при желании десятком намеков и потаенных смыслов, в которых легко запутаться, как в паутине, и никогда не додуматься, что я просто очень люблю снег.

- Это хорошо, - я выжимаю из себя улыбку, последнюю, до капли, представляя себе этот снег, невозможно белый. - Скорпиус любит снег. Он однажды выдумал снежного дракона с ледяными клыками и чешуей из снежинок, и пытался нарисовать его, но ничего не получилось - просто белый лист, а он в нем что-то все равно видел...
Умолкаю, тряхнув головой. Нет, не отбирай хлеб у дементоров, Уизли, это их добыча. Ты даже не представляешь, что начнется с наступлением темноты, когда отсюда сбежит последний охранник и останемся только мы и они. Наедине. Ты не знаешь, как они рвут на куски мою жизнь, делят между собой лакомые кусочки, оставляя вместо них только холод, только пробирающий до костей холод.
- Моя семья это не только Астория и Скорпиус, - замечаю я, стараясь попасть в тон, но голос срывается, вместе с сердцем, вниз от звучания имен тех, кого я ставлю на карту, рискуя проиграть их. И все же я должен попытаться. Твои ставки тоже высоки, Ронни, каким бы мудаком ты ни был, но семья у тебя все еще есть, и ты не хуже меня знаешь, как за одну паршивую овцу могут забить все стадо. Ты в деталях знаешь этот треклятый механизм, который завертится. Даже если у тебя в семье все святые - авроры не любят приходить с обысков с пустыми руками. Да, на твоей ниточке болтается немалая толпа, если бы я только мог выменять спокойствие каждого из них на свободу другого человека, но увы, мой курс не столь шикарен. В голове имена сменяются лицами, я не знаю, сколько мне выбрать и кого. Милли, Майлз, Трейси, Сол...
- Нотты. Помоги Ноттам. Я хочу, чтобы они покинули страну вместе с моей супругой и сыном.
Пятеро. Я растопыриваю пальцы для наглядности. Пять это не так много. Ты потянешь это, Уизли, если захочешь, а Стар не будет одна тогда, когда больше всего будет нуждаться в поддержке тех, кто понимает, через что она прошла, кто прошел с ней плечом к плечу, а не читал об этом во французских газетах.
- Больше я ни о чем не прошу. Только им.
Простите. Простите меня все. К счастью, мне не придется смотреть вам в глаза.

Качаю головой как заведенный, точно там что-то сломалось, хрустнуло и надломилось, и мне теперь не остановиться без этого - без дрожащих рук, без пальцев, вдавленных в виски, считывающих морзянку кровотка - нет нет нет.
Нет, Уизли, так не пойдет.
- Нет, - я повторяю уже вслух, позволив тебе выговориться, надеясь, что ты услышишь какой это бред. Но ты не слышишь. Глухой. Слепой. Но отнюдь не немой, твой голос еще кое-что значит, хотя и слабеет с каждым часом промедления. Ты же не хочешь окончательно умолкнуть здесь, ведь правда?
- Ты правда думаешь, что я хочу, чтобы ты посадил их под колпак Рихтер? - я говорю жестко, я отчитываю тебя за твою глупость, или дерзость - я не знаю, что заставило тебя это предложить. - Твои связи мне не нужны. Мне нужны твои деньги. Мне нужны наши деньги, - поправляю сам себя, хватит притворяться, хотя бы сейчас. - Ты купишь им выход из этой страны. Это будет стоить тебе немалой суммы и пары чистых штанов, потому что ты обделаешься еще до того, как пойдешь к Ла Рэву узнавать свежие расценки, однако, это та плата, которую ты пока еще можешь себе позволить. Иногда, Уизли, приходится жертвовать частью, чтобы сохранить остальное.
Именно это я сейчас делаю - жертвую. Уникальная партия, где на гамбит идет король.
- За это я умолчу о том, о чем Рихтер следовало бы знать, - выдыхаю я напоследок. Если я не могу вытащить Флинта, я хотя бы его не выдам. Я надеюсь на это. Майлз как-то сказал, что моя аллергия на сыворотку - сомнительное везение, теперь я понимаю почему. Круциатус развязывает язык лучше всяких зелий.
Я зябко ежусь и плотнее запахиваю обтрепавшуюся мантию.
Я знаю способ избежать этого.
Я знаю, как уйти быстрее.
- И да... - я стараюсь говорить как можно небрежней, словно о том, что само собой разумеется. - Мы дадим Непреложный Обет. Найди того, кто скрепит клятву.

- Допустим, Уизли, - я киваю и заглядываю в глаза, словно надеюсь увидеть, как от дрожи они подернутся рябью. Ничего такого быть не может, конечно. Ты вообще неплохо держишься, но я чувствую твой страх. Это очень хорошо знакомое чувство. - Допустим, все так, как ты говоришь, - я наклоняюсь вперед и вкрадчиво шепчу, проникая голосом сразу под кожу, застревая под ней мурашками. - Только что же ты тогда здесь делаешь? И чего ты так сильно боишься?..
Отстраняюсь, выпрямляя спину, повторяя мысленно - мне не больно. И не страшно. И на все наплевать.
Если я сам в это поверю, может, я смогу убедить в этом и его.
Сколько аргументов ты на меня вываливаешь, засыпая, словно камнепадом, мой единственный выход, когда достаточно было бы одного громадного валуна - "нет".
Но ты не говоришь это слово. Это шанс. Это просвет.
- Давай, Уизли, проваливай отсюда. Если ты так в себе уверен, тебе нечего здесь делать. И пусть все будет так, как ты сказал. К моим обвинениям прибавится еще и клевета на честнейшего из честнейших авроров, пускай за это дементор целует меня дважды, да хоть трахает пускай. Пусть для Стар стряпают очередное обвинение, уверен, у тебя уже где-нибудь есть черновичок на такой случай. А Скорпиус пусть отправляется в детдом, уверен, он недолго будет там один - к нему присоединится и Кристиан. Знаешь, кто такой Кристиан? Сын Тео и Дафны, но они же тоже не задержатся на свободе, потому что не смогут отречься, сказать, что я им не друг, а Стар не сестра? Пусть все покатится по наклонной, пусть фишки начнут падать, если ты так уверен, что ни одна из них не зацепит тебя?
Выдыхаю, в горле перехватывает и на секунду кажется, что больше не смогу вдохнуть, рука ищет опору в стенах Азкабана, но сейчас он кажется шатким, как карточный домик, как будто он оторвался от скалы и поплыл, и всему виной морская качка, а не моя слабость.
Не время для слабости сейчас.
Еще капелька сил - как у Стар, у нее всегда находится.
Кажется, я до сих пор стою. Отлично. Это уже многое. Я все еще могу смотреть тебе в глаза на равных. А может, и как раньше, ведь мне почти жаль тебя, а жалость унижает.
- Да, не зацепит. Не бойся. Я блефую. Катись к черту, готовь парадную мантию для медалек.
Я не верю, что это с моих губ срывается негромкий смешок. Мне казалось, я не смогу уже смеяться, но моя память так просто не сдается.
- Я думаю, бордовая подойдет.

- Это незабываемо, Уизли. Это все помнят, - эта новая мысль веселит меня еще больше, я так и представляю, сколько раз ты слышал за спиной эти шепотки - о том, кем ты был, прежде чем так поднялся. И самое забавное, что чем выше ты поднимаешься, тем разительнее контраст, и тем ярче вспыхивают эти воспоминания, и тем четче в самоуверенном авроре проступает нескладный школьник с пунцовыми пятнами на лице в том своим нелепым нарядам. Это навсегда, навсегда, понимаешь, Уизли?
Я смеюсь и тогда, когда взмывает вверх твоя палочка, и мой смех переходит в крик даже плавно, словно крик это наивысшая точка моего веселья, только мне уже не смешно. Боль острым крюком выхватывает меня из времени и пространства, я не верю, что такую боль можно испытывать на земле, только не твою, нет. Твоя боль изнутри, твоя - выжигает, дотла все внутренности, до пустоты, и не снившейся дементорам, твоя - вечна, твоя - не бесследна.
Мне есть с чем сравнивать, я не сам решил оббить головой здесь каждый камень.
Как же ты ненавидишь меня, Уизли.
Как ощущаешь эту ненависть ты?
Я думаю об этом, лежа на полу и не помня как падал, содрогаясь волнами афтершока. Это мои первые мысли, за неизвестное мне время, вместившее в этом мире один взмах волшебной палочки, в моем же - целый ад. То, что я чувствую сейчас, то от чего я скулю, от чего катаюсь - лишь отголоски того, что моя память не в силах вместить, сохраняя только всполохи, только пики.
И страх.
Мне безумно страшно, Уизли, что ты это повторишь. Но повторишь не здесь. Не сейчас. И не со мной.

Я поднимаюсь почти сразу, с трудом, с усилием, карабкаясь по стене, насаживая пальцы на острые выступы неизвестной породы, я поднимаюсь очень быстро. Это кажется невозможным, но когда приказ отдает голос, который произнес "Круцио" вечность боли назад, твое тело повинуется ему, не желая повторения. Безногий встанет, не то что я. Колдомедикам стоит взять на заметку. Но тебе и этого сверхчеловеческого рывка мало, ты спешишь, ты знаешь, как мало мне осталось, но не знаешь, сколько осталось тебе, и эта неизвестность внутри тебя, она звучит подобно часам в ночной тишине, стоит к ним прислушаться - и ни за что не уснешь. Готов поспорить, ты не спал этой ночью, но у меня нет ни кната. Точка невозврата, вот она.
У меня ничего нет.
Какой у тебя рост, Уизли? Я думал, что мы одного роста, но сейчас ты возвышаешься надо мной великаном, держишь за шиворот как ребенка. Сколько? Сколько в тебе футов? Ты бесконечно выше меня, я осознаю это, снова падая на колени от внезапного удара, и расстояние, которое я пролетаю, замирая за секунду до того, как мои колени коснутся пола с отвратительным хрустом, не измерить в привычной системе единиц. Стена моя опора, снова хватаюсь в нее, впиваюсь остатками изломанных ногтей, в стены Азкабана можно верить - они простоят еще тысячу лет.
Сквозь тяжелое - песье - дыхание не слышно твоих слов, я замираю, а следом и сердце, стоит тебе упомянуть историю.
О если бы, Уизли, если бы твой визит лишь открыл ей эту правду, я был бы даже благодарен тебе, я даже просил бы тебя об этом - вызвать в ней отвращение ко мне, чтобы ее здесь ничто не держало, но нет, ты таишь куда больше угроз для нее, а я ничего не могу сделать. У меня больше ничего нет. Когда-то я думал, что стану дипломатом, но сейчас понимаю, не сложилось - и к лучшему, так себе я веду переговоры. Не мой конек.
Только если...
Да. Да, кое-что у меня еще осталось.
Я знал, что мне это пригодится. Я знал, что это козырь.
- Уизли... - я отрываюсь от стены и падаю на тебя, грязными руками хватаюсь за идеальную - с иголочки - мантию. - Уизли, а знаешь, что знаю я? - вкрадчиво шепчу на ухо, истерический смешок переходит в приступ кашля, я брызжу розоватой слюной тебе в шею, ты непременно что-нибудь подцепишь от меня, какую-нибудь заразу, например, невезение. - Я знаю, где Поттер...

Поттер это словно новое заклинание. Магия в чистом виде. Стоит только произнести ее - и ты, Уизли, меняешься в лице. Поттер ключ не от всех дверей, но если подгадать момент, такой, как сейчас, то очень от многих. В этой игре ваша масть - красная - козырная.
Я смотрю тебе в глаза и вижу твою панику. Вижу каждую мысль, каждый ее обрывок, вижу десяток вопросов, ни на один из которых ты не можешь ответить сам, и уж тем более не сможешь выбить ответы из меня.
Если я не захочу.
Но я хочу рассказать, мне только нужно захотеть чуточку больше, самую малость, и ты знаешь, что для этого нужно.
Прости меня, Гарри. Многое изменилось с того вечера, когда ты впервые пришел ко мне, но сейчас мне ничего не остается, кроме как вернуться к изначальному плану. Ты мой вклад, которым я выкуплю семью.
- А если я расскажу ей, Уизли? - хрипло спрашиваю я, вжимаясь в чертову стену, хоть на дюйм, но подальше от тебя.
Но что с тобой, Рон? Где алчность, где в твоих глазах блеск новых звездочек на мантию? Почему там только новый страх? Неужели впервые за столько лет я сейчас увижу в тебе что-то человеческое? Не желание выслужиться, вскарабкаться выше по очередной - лохматой и черноволосой - голове, чтобы быть поближе к солнцу, словно тебе его все еще мало, словно оно не выжгло еще тебя изнутри, а волнение за пусть и бывшего, но друга? Ты хочешь спасти его?
А я хочу спасти свою семью.
- Ты помнишь условия. Пятеро. Франция. Обет.
Отчеканив, сбрасываю твои руки, ты так шокирован, что это не составляет особого труда. Подумай как следует, хотя твой мозг и без того уже на грани взрыва, но даже ты поймешь, что выходов из этой ситуации становится все меньше и меньше, и если мы не договоримся, то твоя свобода это вопрос времени. Впрочем, ты ставишь на карту не только свою...
Ты удивил меня. Я не вижу в тебе угрозы для Гарри, хотя, как мне кажется, вижу тебя насквозь. Это, впрочем, нисколько не оправдывает меня перед Поттером, и я даже не надеюсь, что он меня поймет. Поттер скажет, что своих не бросают, вот только здесь и сейчас становится очевидно, что он так и не стал для меня "своим".

- Там был я.
Я говорю это и знаю, что ты мне не поверишь, но все же говорю - для протокола. Кто знает, с кем ты решишь поделиться воспоминаниями об этом разговоре. Твои воспоминания, Уизли, вероятно невероятно интересная вещь. Когда все это закончится, весь этот кошмар, твоя память должна стать экспонатом музея, как один из самых точных списков жертв... Как ты живешь с этим? Меня в свое время подкосило одно недоубийство.
- Это уже твои проблемы.
Мне правда все равно, кого ты приведешь сюда для скрепления обета. Конечно, если это не будет Стар или кто-то из наших, но ты этого не сделаешь. Не потому что ты не способен на такую подлость, скорее всего ты просто не додумаешься до такой изощренной пытки. Я делаю ставку на твои слабости, потому что будь ты сильнее, ты бы не допустил этой ситуации в принципе. Я до сих пор удивляюсь тому, что ты не пустил мне Аваду в лоб, и задаюсь вопросом,  от любви или ненависти ты не хочешь или не можешь поднять на меня палочку в самый последний раз. Круцио склонило чашу весов в пользу второго предположения.
- Быстрее.
Я сползаю по стенке, давая понять, что время аудиенции истекло и наш разговор окончен, на самом деле у меня просто не осталось сил стоять, не осталось сил на лишние слова, на церемонии, которыми я забавлялся еще в начале нашей встречи. Меня вдруг накрывает новой волной страха, что я не дотяну до твоего возвращения, что что-то случится, непременно случится в твое отсутствие, и я не успею сделать то, что должен, и от этих мыслей начинает трясти и колотить как в припадке.
- Пожалуйста, - я жую и глотаю это слово, меньше всего мне хочется адресовать его тебе, но оно комом подступает к горлу снова, и остается только выплюнуть его вслед.