Лабиринты асфальтовых лент ведут в никуда или никуда не ведут, не имеет значения, тебе подходит любой вариант, лишь бы не возвращаться домой, к Фредди, слизеринскому шарфу на стене, тетради с хронологией событий последних трех лет и отштукатуренным стенам, видевшими почти все, что записано в тетрадь, все твои падения, истерики, разбитую посуду, пустые бутылки, немые вещи, напоминающие о том, как плохо тебе было, как трещали кости, выгибался позвоночник, как стискивала зубы, пока твердила себе, что сильная, вспоминала отца, думала о друзьях. Сейчас о них думать стыдно.
Ты боишься оставаться одна, боишься возвращаться в то место, которое смела называть домом, куда приводила друзей, ты помнишь, как однажды ранним утром болтала на кухне с Тео, как заглядывала Стар, как распивала огневиски с Драко, и тебе страшно, страшно до того, что сжимаются внутренности и пустой желудок готов вывернуться наизнанку, заставить тебя душу выплюнуть на мостовую, при одной только мысли, что ты окажешься среди ставших родными стен, потому что совесть сожрет тебя изнутри, разорвет когтями, стыд выжжет нутро, сведет с ума, чувство вины накроет волной цунами, снесет все барьеры, заставит лезть на стену и грызть вены от безысходности. Мунго осталось позади, ночь осталась позади, и ты не можешь больше прикрываться клятвой колдомедика, состоянием аффекта, чем-то там еще, больше не на что отвлекаться, ни на зелья, ни на пациентов, ни на сухие разговоры с ночными посетителями и пострадавшими, после Рихтер их было немного, но они полностью занимали твои мысли, а теперь тебе, предоставленной самой себе, не за чем прятаться, некуда прятаться.
Смена в Мунго закончилась около часа назад, около часа ты размениваешь себя на мелочи вроде смятой жестяной банки от колы, попавшей под ноги, мелькнувшего в толпе изумрудно-зеленого шарфа, солевого развода на носке ботинок, булочки для бездомной собаки со скатавшейся шерстью, слезящимися глазами и сломанным клыком, ты кормила её, протирая замершими пальцами уже свои  слезящиеся глаза, от аллергии и ветра, и думала, что собака, наверное, счастливее тебя.
Около часа прячешь зрачки под ресницами, цепляешься за грязный снег и мусор в безуспешных попытках убежать от самой себя, в будни ты бы с легкостью потерялась бы в серой спешащей на работу лондонской толпе, но сегодня суббота, и до Рождества осталось совсем недолго, и полусонные переулки с блестящими вывесками, гирляндами, праздничными венками и декоративными колокольчиками смотрят на тебя редкими немигающими глазами квартир ранних пташек, готовящих завтрак любимым, и ночных хищников, засидевших до утра, ты идешь, опустив голову, стараясь не замечать внимательных взглядов лимонно-желтых, приторных  окон, потому что в каждом тебе видится упрек, осуждение; ты запуталась в лабиринтах собственного сознания и сама себя загнала в тупик.
По-хорошему, отключить бы эмоции и устроить разбор полетов, разобрать себя на части, разобрать до последней детали, выбросить все лишние сомнения, обвинения, все ярлыки, что ты готова на себя повесить, только ты не привыкла искать оправдания, не привыкла жалеть кого-либо, хоть бы и себя, когда-то, несомненно, любимую. когда-то. И вместо того, чтобы посмотреть правде в глаза и признаться, хотя бы самой себе признаться, в том, что наделала, ты прячешься в скорлупу, прячешь озябшие руки в карманах, втягиваешь голову в плечи, чтобы ветер не задувал под видавший виды шарф, натягиваешь капюшон пальто пониже, так чтобы глазами не встречаться со случайными прохожими, и кроме случайных деталей почти ничего не замечаешь вокруг. Не замечаешь мужчину, идущего на встречу - плечо в плечо – ты теряешь равновесие, нелепо размахиваешь руками, но все, что тебе удается: упасть на колено, а не на копчик; кость при столкновении с заледеневшим асфальтом отзывается острой болью, ты с трудом поднимаешься на ноги, опираясь на вежливо подставленную мужскую руку.
- Спасибо, сэр… и простите…-  благодаришь и рассеянно извиняешься, несмотря на то, что он в тебя врезался, он тебя сбил; возмущаться и злиться нет ни сил, ни желания, - мистер… - хочется залить в себя виски, водки или еще чего-нибудь сорокаградусного, но бары открываются в полдень, вздыхаешь и из какого-то глупого любопытства отрываешь взгляд от мужских ботинок, - Забини.
Хочется удавиться.

Отредактировано Millicent Bulstrode (2012-12-09 15:21:43)

Anathema – Regret

Хочется удавиться.
Утопиться.
Прыгнуть со скалы.
Под колеса автомобиля кинуться.
Просто куда-то себя деть, сбежать от этой неловкости, от растерянности, а ты не можешь сдвинуться с места, останавливается время, весь мир замирает, кровь смерзается в жилах как лед под ногами, ты забываешь, как дышать. Ты несколько месяцев по Блейзу скучала до невозможности сильно, хотела увидеть, не так, как обычно, мельком в конце министерского коридора, когда ты спешила скорее убраться подальше после очередного допроса, увидеть не в ненавистном месте, ты хотела вот так столкнуться на улице, ты хотела поговорить, сделать вид, будто не было этих трех лет, чтобы не важен стал факт его предательства, хотела вернуться в Хогвартс, пить огневиски, бить его подушкой, фыркать на все шутки и рассказы об успехах на личном фронте, хотела, чтобы сказка была возможной. Рождество через два дня. Мечты сбываются. Спасибо, Санта. И табличка «Сарказм». Потому что сказок нет, потому что чувство разочарования трехлетней давности ты забыть не можешь, после него остался шрам, который жжет каленым железом всякий раз, когда ты о лучшем друге думаешь, бывшем лучшем друге, потому что клеймо предателя по совместительству является чем-то вроде мачете, разрубающим все, что вас связывало, как лианы в джунглях. Потому что за последние двенадцать часов жизнь повернулась слишком круто, и больше всего стала похожа на корку льда под твоими ногами, и ты уже не знаешь чего тебе хочется, и случайная встреча, пусть и желанная оказывается слишком неожиданной, кажется, у тебя дрожат колени, пока ты молча смотришь на Забини в полной растерянности, Блейз зовет тебя «Милли» - ты теряешь ощущение времени и пространства, в голове воспоминаний слишком много, мысли путаются, наскакивают друг на друга, чтобы хоть одну можно было выцепить, выпустить наружу. Ты даже не удивляешь вопросу о кофе, не до того, отрешенно киваешь, ты не уверена, что сможешь сказать сейчас что-то членораздельное, да и вообще не вполне осознаешь, что происходит.
Вы идете в сторону ближайшей кофейни, ты смотришь под ноги, чтобы не оступиться, и изредка бросаешь на Блейза косые взгляды из-под капюшона, чтобы убедиться, что он действительно рядом, это не морок, не галлюцинация, кусаешь губы, чувствуешь боль: острую на губах, ноющую в колене, приходишь к выводу, чт опроисходящее все-таки реальность, а не сон. Смотришь на Забини, невольно вспоминаешь, как кричала, что у него душа продажная, понимаешь, что думаешь так до сих пор, только сейчас ты еще мысленно добавляешь, что на поверку и твоя оказалась продажной, нужно было просто сойтись в цене. От отвращения к самой себе сжимаются ребра, ты снова опускаешь взгляд под ноги, отворачиваешься, так ничего и не сказав, слабовольно думаешь о том, что, может, было бы лучше не поднимать глаз, не узнавать голоса, не признавать в не выспавшемся человеке того, кого с детства видела каждый день, как будто можно было не узнать и удержать свое любопытство, мысленно смеешься над своей наивностью, невесть откуда взявшейся.
И все-таки не выдерживаешь, и снова смотришь, и терпишь мерзкое чувство, сворачивающихся в клубок внутренностей, отмечаешь, что выглядит Забини - если говорить прямо, честно, и не пытаться смягчить слова - отвратительно, даже по сравнению с тобой, похудевшей, прошедшие сутки не спавшей, хронически не досыпающей третий год из-за работы, революционной подпольной деятельности и пристрастия к маггловским барам. Не имеет значения, скучала ты по нему или не скучала, тебе его не жаль, и дело не в том, что ты его не простила, а в том, что каждый всегда сам виноват, но тебе, спустя три года, небезразлично, что с ним, язык не поворачивается спросить, в порядке ли он, во-первых, ответ ты можешь угадать и сейчас, во-вторых, это будет ложь, в-третьих, вопрос бессмысленный, видно же, что не в порядке, поэтому ты выдыхаешь негромко:
- Как у тебя дела?

Отредактировано Millicent Bulstrode (2012-12-11 21:07:19)

Ты усмехаешься, когда Блейз язвит, потому что так привычно слышать от него подобное, так привычно ему язвительно же отвечать:
- На себя посмотри, - привычно заменять усмешку самодовольной почти_малфоевской ухмылкой, привычно по-детски собой гордиться. Какие-то мгновения кажется, что все совсем как раньше, как когда-то ДО, до всей этой дряни, что с ним и с тобой случилась, только ты бегло оглядываешь стены кофейни, отвлекаешься на официантку, заказывая черный кофе без сахара и прочей ерунды, вспоминаешь, где находишься.
Блейз язвит и говорит, что в порядке, только, если ты еще способна что-либо понимать, его «в порядке» не стоит и половины кната, в его «в порядке» ты не веришь ни секунды, но все равно киваешь и сама выдаешь предсказуемую ложь:
- Я… я в порядке, - после короткой паузы добавляешь: - Не жалуюсь, - и это уже правда, ты действительно не жалуешься, только стираешь ноги из-за неудобных туфель на высоком каблуке, ходишь вдоль стен в маггловских барах и, возвращаясь засветло, проваливаешься в сон без снов. Ставишь точку – тебе сказать больше нечего, странное ощущение пустоты, поглотившей все слова разом и при этом состоящей из этих самых слов, одинаково серых и ненужных; ты знаешь, что Забини солгал, ты врешь ему сама, какой смысл в разговоре, если ни один из собеседников не готов говорить правду? Ты почти готова встать и уйти, сдаться, признать, что прошлого не вернуть, что все изменилось слишком сильно, признать, что надежды на перемены изначально были глупыми, смириться, перестать скучать. Не было бы ночной смены, ты непременно  так бы и поступила, а сейчас не хватает сил и решительности, страшно еще что-то сделать неверно за одни сутки, и ты остаешься, опираешься локтями  о край стола, заполняешь пустоту шумом утренней кофейни, ждешь свой заказ и, наверное, чуда.
Чудо приходит в самом неприглядном виде – в виде горячего кофе, выплеснутого на ноги, пальто и плотные джинсы спасают от ожога, но ощущения все равно не из приятных. Пока официантка рассыпается в извинениях, ты молча оттираешь салфетками напиток с одежды, меланхолично размышляя о том, каким заклинанием проще будет убрать пятно, в сторону неудачливой девушки даже не смотришь, раздражение исчезло, как только кофе впитался в джинсовую ткань; разглядывая бурые разводы на бедре, в подсознании все еще крутится замечание Забини на счет твоего внешнего вида и твой собственный ответ, как дурацкое подтверждение того, что вы еще похожи на себя прежних, что он еще похож на того, кого ты знала и кто заслуживал доверия:
- А хотя, знаешь, неправда все это. Я не в порядке. Совсем.
Забавно знать, что опрокинутая чашка  служит последней каплей, как в прямом, так и в переносном смысле.

- Бери выше, до мантикор, - бледные, призрачные остатки не нашедшего выхода раздражения, беззлобное замечание как невозможность оставить реплику без ответа, как необходимость заполнять пустоту, она, если повиснет в воздухе, слишком давит на мозг и как будто на плечи, а сам воздух становится густой-густой, как клубы сигаретного дыма, выдыхаемого Забини и не спешащего терять свои очертания, растворяясь где-то под потолком. Если бы ты заходила в эту кофейню чаще, то непременно предложила бы им наладить вентиляцию, но ты плохо представляешь даже территориальное расположение забегаловки, какие могут быть «заходить» и «чаще»; оттягиваешь шарф, делаешь глубокий вдох – табак и что-то напоминающее вишню – ты помнишь, что раньше Блейз не курил, раньше было много всяких «не», удивляться тут нечему, так что ты даже плечами не пожимаешь, только мысленно ставишь в голове галочку, добавляя в копилку памяти очередной факт, вдыхаешь дым еще раз, собираясь с мыслями:
- Я… - пытаешься подобрать слова, но никак не можешь понять, с чего вообще следует начинать. Вариант «Я спасла Аваду Рихтер в обмен на какие-то призрачные обещания на счет отца, тем самым обратила в прах и пепел все наши усилия. Знаешь, мы тут всей нашей слизеринской компанией подготовили покушение, а я вот так всех слабовольно подставила и теперь чувствую себя более чем отвратительно, ты, впрочем, должен понять» категорически не подходит. Ты не можешь взять и рассказать все, как есть, не можешь заставить себя после трех лет молчания и проклятий говорить ему правду. Ты, конечно, не клялась на крови в том, что и слова больше Блейзу не скажешь, а если бы и клялась, то уже несколько раз эту клятву нарушила, но доверять ему так, как раньше, чтобы быть в состоянии рассказать что угодно, ты не можешь; пара привычных колкостей, подставленная рука и разлитый кофе не могут этого изменить. Не так просто. Ты еще не забыла, что он вас предал, что ты чувствовала тогда, когда об этом узнала - это не дает покоя, это сидит внутри и постоянно напоминает о себе; в голове бесконечное Слабая. Слабая. Слабая как пластинка в сломанном проигрывателе, ты почти злишься на себя за несдержанность, за то, что согласилась на кофе и не согласилась врать, за то, что тебя кидает из крайности в крайность; закрываешь глаза, зажмуриваешься в надежде, что темнота под веками поможет сосредоточиться, - Черт. Я не могу,  - не помогает. Открываешь глаза лишь для того, чтобы ненадолго поднять взгляд на Блейза и тут же отвернуться, разглядывая дешевые салфетки на соседнем столике, - Я сделала ужасную вещь, отвратительную. Но я не могу рассказать это тебе.
Прикусываешь костяшку указательного пальца, в надежде справиться с вновь повисшей тишиной, со стыдом от собственного поступка и старой обидой; официантка аккуратно приносит свежесваренный кофе, за счет заведения, взамен пролитого, ты, не рассчитав, делаешь слишком большой глоток, обжигаешь язык и немного горло, чертыхаешься шепотом. С кофе тебе сегодня явно не везет.

Отредактировано Millicent Bulstrode (2012-12-12 22:22:33)

Есть теория, а есть практика, тебе, привыкшей заниматься бесконечным анализом происходящего, пришлось научиться их различать и понять, что теории выстроенные в голове на основе реальных фактов редко сходятся с практическим следствием тех же самых фактов. Теория и практика твоей собственной жизни не сходились и не сходятся. В теории ты, несомненно, воинственная дева с арсеналом холодного оружия и таким же холодным умом, и любые трудности для тебя как мелкие ручейки, перейти их труда не составит, даже не перейти – перепрыгнуть, и ног не замочив, а всех не согласных всегда можно познакомить с закаленной сталью. В теории. На практике у тебя арсенал страхов, не самый сладкий характер и проблемы с самоконтролем. В теории, ты можешь все изменить: вернуться в Мунго в палату мисс Рихтер или выловить её на выходе, скоро должен явиться главный колдомедик отделения, кому как не ему окажут честь выписывать главу Аврората, тебе выпадет честь закончить начатое – второй шанс, он будет, если захотеть, а ты хочешь, только прекрасно знаешь, что не сможешь, ни во второй раз, ни в третий, пока отец в Азкабане, ты ничего не сможешь, и в этом проблема практики: всегда появляется что-то сковывающее действия, что-то мешающее решиться, больная точка, слабое место и прочая ерунда.
Вместо ответа ты только головой качаешь.
- А ты смирился? – ты не стремишься задеть или ткнуть носом в ошибку, когда вы разругались, ты более чем достаточно слов, как ножи острых, в сторону Блейза кинула, и стеклянной пыли, щедро сдобренной змеиным ядом, ему немало скормила, просто слова срываются непроизвольно, превращая в звук, не дававший покоя вопрос, обожженный язык плохо слушает и придается словам солоноватый привкус.
Ты чуть заметно вздрагиваешь, когда его ладонь касается твоей, непривычно, неправильно, и в первое мгновение тебе хочется поскорее отдернуть руку, как от слишком горячей чашки, мгновение проходит, паранойя проходит, ты моргаешь и оставляешь кисть на месте. От говорит о помощи, ты продолжаешь молчать, теряясь в рассуждениях. Ты не можешь просить его о помощи как минимум потому, что совершенно не умеешь эту помощь принимать, но даже если допустить, что степень твоего отчаяния такова, что ты согласна на чье-то содействие, то находятся иные причины. Ты не можешь просить Блейза убить Аваду Рихтер, потому что не собираешься рассказывать о покушении, потому что не доверяешь. Ты не можешь просить его вернуться, потому что не властна над остальными, потому что не доверяешь ему сама. Все упирается в доверие, оно – центр крошечной, существующей только между вами двумя, вселенной, перекрестье дорог и кольцо всевластия.
- Расскажи, что с тобой происходит, - ты хочешь знать правду, какой бы отвратительной она ни была, ты хочешь знать, как он жил без тебя. Желание вернуть доверие, облеченное в странную форму.

Смириться означает сдаться, сдаться приравнивается к проиграть, последнего ты никогда не умела и не признавала, и почти все время с окончания войны ты думала, что именно так поступаешь снова, отрицая не факт поражения стороны Лорда, но проигрыша в твоей собственной битве, в которой принятые новым правительством законы сталкивались с привычками и в детстве привитыми взглядами. Новая власть, новые порядки, изменения магической Британи тебе не нравились, ты уходила в маггловские кварталы Лондона, отрабатывала в Мунго двойные смены, отдавала свободное время алкоголю и справочникам по колдомедицине, думала, что притворяешься, играя по их правилам, оказалось, что привыкаешь играть по их правилам. Три года извратили мысли по-своему, показав, что ты опять ошиблась, что делала не то и, пожалуй, не так, не смогла остаться верной друзьям и принципам, не смогла обойтись без Забини, и множество прочих «не» в сочетании с «успела», «решилась», «смирилась». Лишь мысли, в которые очень хочется верить, но верить ты не умеешь, а события десятичасовой давности наглядно показывают, что с порядками ты все же смирилась: тебе поставили условие, ты его приняла. В какой-то степени ты совету Блейза уже последовала, только в куда более крупных масштабах, касающихся образа жизни, а не реакции на одно событие. Ты смирилась, и случившееся, скорее, последствия, очередное звено цепи. Ты будто бы проиграла, прочим проигрывала ты медленно, постепенно осознавая неизбежность поражения даже не умом, а шестым чувством, и, смирившись с этим чувством, не выдержала, сдалась, стоило надавить чуть сильнее, чем обычно. Блейз в твоем понимании проиграл давно, но, оказывается, не смирился. Не смирился – не сдался. Возможно, все не так плохо. Возможно, все гораздо хуже. Ты плохо соображаешь, этим утром особенно плохо, и не хочешь думать, что именно мешает ему смириться: недовольство нынешними порядками, самим собой или тем, что продал слишком мало и мог бы жить сейчас лучше; не хочешь гадать, что он хотел бы изменить, что все это может значить и какой расклад наиболее вероятен. Проще кивнуть, принимая к сведению, и не вдаваться в подробности. Дряни в голове и без них предостаточно.
Внутри путаница, а снаружи все похоже на сюжет какого-то фильма, из тех, что показывают зимними вечерами для одиноких домохозяек и наивных студенток по маггловским коробкам с картинками. Ты видела один такой, когда заходила в гости к Филу, там тоже было кафе, кажется, даже кофейня, и смазливый парень с ямочкой на подбородке, сидя напротив чересчур милой девушки с русыми локонами, говорил фразы подобные тем, что сейчас произносит Блейз, только в более многословном варианте, но про долгую историю там точно что-то было, милая девушка потом, к слову, вскочила, схватила сумку и выбежала на улицу – после такого ты хмыкнула и твердо решила, что истеричкой недостойна называться даже в мыслях. Ты бы и сейчас ухмылялась, если бы не было ссоры с Блейзом, если бы не казалось логичным и правильным утаивание большей части правды, не все сразу, ты и сама не призналась, не рассказала про свое невольное предательство, если бы он не добавил фразу, касающуюся тебя напрямую и от этого совсем не кажующуюся смешной.
Непроизвольно тянешься рукой к волосам, как и всегда, когда не знаешь, куда себя деть, как отвечать, вы крайне редко говорили о чувствах, привязанностях, даже к кому-то другому, все разговоры обычно проходили в иронично-насмешливом ключе и щедро сдабривались взаимными подколами, и сейчас, когда ты почти забыла, каково это с Забини разговаривать, подобные заявления приводят в замешательство. Отдергиваешь руку, набираешь воздуха в легкие:
- Я писала тебе, - сухим голосом, лишенным эмоций, просто факт. – Только писем этих кроме меня никто не видел. И не увидит. Я их сожгла, - добавляешь после короткой заминки, опережая вопросы. – Не спрашивай, почему. Это…долгая история.
Тебя хватает на слабую улыбку.

Отредактировано Millicent Bulstrode (2012-12-15 19:19:53)

Ты была готова к насмешке и к равнодушному кивку, но никак не к полному оцепенению и повторению собственных слов,  улыбка, и без того призрачная, сползает с лица, ты чуть хмуришься, наблюдая за реакцией друга, хочешь понять, что изменилось, почему получилось не так, как ты себе представляла, что происходит. А происходит многое, и Блейз на лгал, когда говорил это, и это многое не желает обретать видимые очертания, кусочки мозаики не складывают в цельную картинку, ты даже не уверена, что картинка должна быть одна, факты, которые ты пытаешься сопоставить, больше похожи на песок, сквозь пальцы утекающий, фактов слишком мало, и слепить из них что-то пристойной не представляется возможным; многое требует объяснений, которые тебе может и не следует знать, объяснений, требовать которые у тебя нет права, а мистер Забини имеет право хранить молчание, или как там выражаются магглы.
У него носом кровь идет, обрывая твои еще толком не оформившиеся рассуждения.
- Блейз? – хмуришься сильнее, срабатывает инстинкт колдомедика, нервными пальцами ощупываешь палочку в кармане пальто, злишься на всех магглов за соседними столиками, просто за то, что они тут есть, что головы в вашу сторону поворачивают, что официантка уже спешит с показательно-участливым лицом, которое обычно бывает у администраторов отелей и служащих крупных гостиниц, но не у девушек в белом переднике, разносящих чашки в весьма посредственных кофейнях, видимо, она все еще радуется, что опрокинутый кофе обошелся без, казалось бы, неизбежного скандала, нет, ну где это видано, чтобы девицы в черном пальто и потертых джинсах, с густо накрашенными глазами так спокойно реагировали на пролитый кофе, без криков, злых взглядов, без подчеркнуто-вежливых фраз, от которых кожу начинает щипать – слишком много яда. Ты не глядя бросаешь ей « нет, спасибо», на сей раз реакция куда более соответствует внешнему виду, во всяком случае, глаза официантки не становятся круглыми, она понятливо кивает, поднимаешься, одновременно выкладывая рядом с чашкой вчетверо сложенную бумажку, хватит, не хватит, сейчас не имеет значения. Ты старалась перестать беспокоиться, старалась слишком сильно, так что ничего у тебя, разумеется, не вышло, ты беспокоишься сильнее, чем раньше, а, может, просто опыта набралась, и знаешь, что кровь носом иногда идет от долгосрочных проклятий, о них тебе думать совсем не хочется, но в голову продолжает лезть всякая ерунда, ты придаешь мелочам слишком большое значение и, возможно, со стороны выглядишь глупо и смешно.
За руку берешь Блейза, ведешь его на улицу, единственное место, где сможешь как-то помочь, за угол, в безлюдный переулок, достаешь палочку:
– Episkey, - кровь останавливается, заклинание срабатывает, мысли о проклятии отправляются в ближайшую урну для мусора, - Только не говори, что ты в порядке, - равнодушно убираешь следы крови с рук и манжета рубашки, - Лучше тогда не говори вообще ничего, - палочка отправляется обратно в карман.

Первое, что хочется сделать - залепить веселящемуся Забини пощечину из тех, что звоном колокола отдаются в висках, из тех, что ты со школьных лет умеешь раздавать прекрасно, и не стесняешься свое умение, и никогда не жадничаешь. Хочется стереть с лица улыбку, широкую и совершенно неуместную, ты злишься, на себя за то, что беспокоишься, и на него за то, что улыбается, когда заставил тебя волноваться, переживать, чувствовать себя слабой, этого чувства ты терпеть не можешь, отвращение перед собственными слабостями раздирается когтями грудную клетку изнутри – ногтями впиваешься в ладони, пытаясь сдержаться, а Блейз, к своему несомненному счастью, быстро перестает улыбаться, ты запоздало думаешь о том, что, наверное, если он способен шутить, то все не так плохо, и тебе следовало бы облегченно выдохнуть, а не задерживать дыхание в страхе случайно выпустить из легких пламя вместо воздуха.
Два жизненно важных события за двенадцать часов, отсутствие возможности расслабиться и забыться, алкоголя в количестве абсолютный ноль, в количестве бесконечность - сомнения, беспокойство, страх, чувство вины и нервные клетки, умирающие легионами, ты на грани.
Запускаешь пальцы в волосы, остываешь, выдыхаешь пар изо рта, смотришь под ноги, сосредоточенно зарываешь носком сапога два маленьких ярко-алых кружка в грязный снег, чтобы не видеть лица Блейза, чтобы не было возможности разозлиться еще раз из-за очередной мелочи, возвращаешься в то отстраненное, полуастральное состояние, что было до того, как бывший слизеринец сбил тебя с ног, но поднимаешь взгляд, стоит только заикнуться о «многом». Ты ловишь каждое слово, тебе кажется, что слова пропадают где-то на пути к мозгу, до сознания доходят истончившиеся, потерявшие большую часть своего первоначального смысла, мысли путаются в волосах, петлями ложатся вкруг шеи, можно будет прийти домой, вытащить их, разложить перед собой и составлять все фразы заново, размышляя над их значением. 
Правда бьет больнее чем камни, и ты в какой-то степени благодарна Забини за то, что тот не стал отвечать сейчас, не вывалил эту самую правду на тебя, и без того после благого дела и спасения мисс Рихтер к земле придавленную. Киваешь, сжимаешь пальцами оказавшийся в ладони пергамент, прячешь в тот же карман, что и волшебную палочку.
- Обещаю, я приду, - Когда буду готова тебя выслушать, когда приведу мысли в относительный порядок. - Я приду к тебе. - Потому что стоит только остальным узнать правду, и кроме тебя меня уже никто не примет, и не имеет значения сильная я или нет. Зрачки прячутся под ресницами, взгляд - в грязно-серых весьма скромных сугробах, ты старательно не смотришь Блейзу в глаза и засовываешь руки поглубже в карманы, сжимая клочок пергамента,  чтобы не тянуться к волосам, не выдавать себя, принимаясь поправлять волосы и прикусывать костяшки. Лишь бы не потерять и найти в себе силы сдержать обещание.

Отредактировано Millicent Bulstrode (2012-12-16 17:53:02)

Я знаю это. Я знаю, что это важно для тебя. И, можешь поверить, что это важно и для меня тоже.
Ты можешь ответить так, но слова застревают в горле, будто вырастает в глотке перегородка, они налетают на неё, тянутся буквенными отростками наружу, но не могут сдвинуться с места. Застрявшие слова щекочут горло так, что ты готова согнуться в приступе кашля, заявить, что больна, что у тебя температура, а все происходящее просто бред, который приходит, когда ртуть в градуснике поднимается выше отметки «40». Так было бы проще. Было бы проще проснуться, чувствуя спиной пружины матраса, и, открыв глаза, увидеть белый потолок, идеально белый потолок палаты Мунго или с желтовато-серыми разводами, появившимися из-за некогда протекавшей крыши, своей квартиры, услышать шелест пергаментов на столике у двери, там, куда иногда складывают рецепты и карты, мерное посапывание других пациентов, негромкие разговоры колдомедиков за неплотно прикрытой дверью, обрывки фраз «все серьезно», «она сильная», «не умрет»,  «приходили какие-то оборванцы», и знать, что тебя не бросили, сминать пальцами хрустящие белые простыни, бороться, быть сильной, делать то, что хорошо умеешь; услышать завывание ветра и тихое дребезжание стекол, шум воды в батареях, старческий кашель за стенкой, ругань этажом ниже, искусственный голос маггловского ящика, звук удара твердолобой рыбки о край банки - Фредди проголодался, а ты валяешься полутрупом – и на стук в окно поворачивать занемевшую шею, видеть почтовую сову, вылезать из-под одеяла, открывать окно, зябко ежиться, забирать пергамент – даже не письмо, просто записку – улыбаться пересохшими губами тому, что о тебе беспокоятся, о тебе помнят, кормить рыбку трясущимися от озноба руками; проще было бы мучиться от высокой температуры, кашля, скручивающего в три погибели, без возможности дойти до аптеки в Косом Переулке, не то что зелье самой сварить, верить в то, что реальность и события последних суток существуют лишь в твоей голове, не слышать этого умилительного и умаляющего «Милли». Не слышать. Не слышать. Не слышать. Не находиться в маггловском переулке, где ночами собирается кошачий оркестр. Не смотреть в глаза, не видеть растерянности, потерянности во взгляде. Что с тобой сделали? Не думать. И вкуса губ не чувствовать. Это неправильно, иррационально, у этого нет права на существования, но это происходит - ты не понимаешь ни черта, и земля из-под ног на какое-то время уходит, на какое-то время, пока ты берешь себя в руки, упираешься в плечи Блейзу и отталкиваешь его к стене. А потом ты бьешь. С наслаждением и от души впечатываешь ладонь в щеку.
Ты готова ударить его еще раз, ты даже поднимаешь руку, но ладонь и без того жжет огнем, а по щеке Забини красное клеймо расползается, и кисть сжимается в кулак, ты опускаешь её медленно, будто совершая над собой усилие.
- Никогда, - цедишь сквозь зубы, злишься - от злости тебя трясет - и уже не боишься смотреть в глаза. - Никогда не делай так больше.
Разворачиваешься и уходишь, мысленно ругаясь на проскальзывающий под ногами утоптанный до гладкой поверхности снег, и не признаешься самой себе в глупом желании, чтобы Блейз тебя окликнул.

Отредактировано Millicent Bulstrode (2012-12-16 21:09:21)

Не оборачиваешься ни на смех, отзывающий в голове мыслями о сумасшедших, которых следует держать под домашним арестом в лучшем случае, в худшем – в белых рубашечках на закрытом этаже в Мунго, ни на оклик и дважды повторяемое «подожди», движение в направлении «куда-подальше» прекращается лишь тогда, когда Забини хватает тебя за руку, которую, впрочем, ты тут же выдергиваешь; зло смотришь на него снизу вверх, мимо проходят магглы, ты не удостаиваешь их вниманием, пытаешься взглядом прожечь в однокурснике дыру размером с блюдце.
Слушаешь объяснения, скрестив руки на груди и скептически поджав губы, игнорируешь оба его «прости», считая извинениями бессмысленными, того, что уже случилось, не исправить, а ты предпочитаешь не думать сейчас о том, что не подлежит исправлению и коррекции, о том, что случившееся минуты назад не единственное за что Забини мог бы извиниться, события трехлетней давности не идут у тебя из головы, слишком много они значили, слишком долго ты об этом думала; хотя, конечно, он бы вряд ли стал за них просить прощения, да и поздно уже, и об этом лучше сейчас не думать.
- Глупо? Глупо сейчас выглядят твои объяснения. Глупо было бы кинуть снежком, подставить подножку, запустить в воздух шутиху при свете дня и намешать шампанское с водкой, - приходится повышать голос, чтобы за шумом проносящихся мимо маггловских автомобилей Блейз мог тебя слышать, - А то, что сделал ты, было до крайности эгоистично, - впрочем, тебе не привыкать, - с трудом удерживаешь опасные слова внутри, гонишь злые мысли прочь, заменяешь привычной язвительностью: - и к тому же, приравнивается к попытке самоубийства.
Глядя на него, отчаянно пытающегося подобрать слова, объясниться, ты сменяешь гнев на удивление, затем на милость, откровения непривычны настолько, что губы сами собой растягиваются в довольной усмешке, тебе смешно, но не до смеха, к шуму маггловской улицы не добавляется твой демонический хохот, у тебя не трясутся плечи от беззвучного смеха, тебя хватает лишь на пару коротких смешков, после чего усмешка исчезает как будто применили заклинание, её стирающее, ты резко становишься серьезной, закусываешь губу, будто запоздало повторяя за Блейзом. После секундного замешательства делаешь шаг, обнимаешь порывисто, шепчешь на ухо:
- Я приду, я обещала.
Размыкаешь объятия, разрушаешь мгновение, вернувшаяся на лицо усмешка растягивает уголки губ и приносит с собой веселье:
- Давай без подобной дряни в следующий раз, ладно? Не вынуждай меня бить бутылку о твою голову, - скалишься, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов и накидывая на голову черный капюшон пальто.

В первом же безлюдном переулке раздается негромкий хлопок.
Ты на другом конце города бредешь в сторону дома, все так же опустив голову и пряча глаза под капюшоном. Один кофе ничего не меняет, но это, пожалуй, был лучший кофе в твоей жизни.