Закрываю глаза, отворачиваюсь, чтобы не провоцировать людей на ненужное «здравствуй», стараюсь не думать, что было до и что будет после. Отчего-то дышится с трудом и отвлекает усталость в мышцах от очередной бессонной ночи. Стараюсь сфокусировать мутный взгляд, номер на доме становиться резче. Понимаю, что не ошибся и пришел по адресу. С трудом пропускаю табачный дым в прокуренные, тесные легкие, пытаюсь избавиться от шума в голове и, надо признать, у меня это хреново получается. Пора научиться сдерживать то, что закипает внутри с такой же уверенностью и мастерством, как получается каждый раз улыбаться внешне. Я списываю свое состояние на усталость и гору работы, что свалилась на меня последний месяц с легкой руки фрау Рихтер, прихожу мысленно к выводу, что я попросту идиот с головной болью и такое решение мне кажется вполне объективным. Только все равно эта сумасшедшая потерянность, оторванность от происходящего душила, убивала последние остатки сил. Все, словно поблекло, потеряло краски и осыпалось серым пеплом мне на ладони. Эта чужая для меня потерянность сейчас затягивает, топит в бесконечном болоте хаотичных рассуждений. Ощущаю себя слабаком и эта слабость, вкупе с усталостью и жуткой потерянностью вибрирующими волнами распространяется по измученному телу. Мысли плавно перетекают в желание вернуться в квартиру, опустошить холодильник и лечь спать, наплевав на то, зачем я, собственно, стою перед этим серым особняком и ломаюсь, как девственница на первое свидании, и от того нервы дребезжат, как от удара по металлической поверхности. Я выбрасываю окурок под ноги и оглядываюсь. Пустая улица, пустые окна соседних домов.

Всю дорогу сюда я убеждал себя, что во всем виновата эта упрямая девчонка. Если бы она не упрямилась, меня бы здесь не было. Впрочем, в таком случае, неизвестно, где была бы она, но мне явно не пришлось бы сейчас, наступая на горло своему характеру, по второму кругу обходить это, на первый взгляд, неприступный дом из серого, идеально ровного камня. Как я и предполагал, транссегрировать прямо вовнутрь не получится, на дом наложено несколько защитных заклинаний, что вполне очевидно. Но, что называется, где наша не пропадала, так это только в трактирах, поэтому забраться с задней стороны дома через окно – что-то на уровне «смотри, как я умею». Ордена на обыск дома мне никто не давал, выдать его пришлось себе самому. Однако ж, если мои догадки найдут подтверждение, о законности проникновения на чужую территорию никто не вспомнит. Ну а ежели нет – я с удовольствием оставлю в покое эту заносчивую аптекаршу.

Судя по тому, как она вела себя, когда мне удалось выловить ее одну в этой аптеке, у меня были все основания предполагать, что она таки знакома с Долоховым, а это, определенно, красной нитью связано с тем, что из всей большой семьи Фарли она единственная осталась жива. На самом деле, я до сих пор думаю над тем, как мне удалось соединить вместе всю эти ветхие, буквально покрытые пылью и неясностью факты, а главное: какого я, блять, черта вообще ввязался в тайны и загадки жизни этой девчонки? Кому-кому, а у меня работы было предостаточно. И не верьте тем, кто говорит, что будто Таулер – безответственный лентяй, спящий с яблоком зубах на всех собраниях. Нагло врут. Такого вообще не было. Если только раз, или два…
Но все равно в такие моменты серьезно чувствуешь себя верным и преданным делу аврором. Молодец, Таулер, возьми с полки пирожок.

Резкий прыжок с подоконника на пол гостиной был омрачен тем, что этой Фарли вздумалось поставить перед самым окном кофейный столик с кучей всякой фарфоровой дряни. Проклиная последними словами и девицу, и ее дома, и себя заодно, я минут десять трачу на то, чтобы вспомнить простейшее бытовое заклинание восстанавливающие разбитые предметы. Когда все было покончено, у меня оставалось не больше трех часов до возвращения леди Фарли с работы.

Первый этаж, к слову сказать, обставленный со вкусом в духе старых времен, с детальной осторожностью и аккуратностью, что была присуща только мне (то бишь с парочкой разбитых фаз и опрокинутых статуэток), был детально осмотрен, и единственное, что мне удалось найти – это книги по темной магии английского происхождения, однако это совершенно точно не зацепка, ибо такие и авроры в целях самообразования читают. Все надежды были на второй этаж и, надо признать, эти надежды оправдались сполна. Правда, не на втором этаже, а не чердаке, который, – ай-яй-яй, какая непредусмотрительность, мисс Фарли, – оказался не заперт.   

Вскоре, со скользившей по лицу и тут же потухающей улыбкой на лице, я смотрел на найденные «трофеи». Не мог я понять только одного, так это мысли, трепыхавшейся на задворках сознания, о том, что радости от того, что теперь у меня есть улики против нее, я фактически не испытывал, словно хотел, чтобы эта аптекарша оказалась чиста, как попка младенца. Однако книги по черной магии, написанные на норвежском языке, но явно дающие понять, что они именно по темной магии, а не о том, что это такое и как от этого защищаться, да и толстая связка писем, имя отправителя которых говорил сам за себя – Антонин Долохов, явно свидетельствовали против нее. Вот только эта стерва не такая дура, какой она упорно казалась мне с самого начала, и книги, и особенно письма были защищены очень искусной темной магией (что, кстати, тоже шло, как плюс одно очко в мою пользу), снять которую или хотя бы обезвредить на время было настоящей проблемой. Итогом пары перевернутых от злости ящиков и сотни перепробованных заклинаний были обожженные едва ли до кости ладони, палочка, выскочившая из рук и отчего-то попавшая мне прямо в глаз и моя пострадавшая спина, которой посчастливилось встретиться со стеной, когда я в первый раз неосторожно схватился за какую-то особенно толстую книгу. Не сосчитать, сколько раз за пару часов я проклял эту ведьму.

После того, что я пережил, понимать, что твой день далеко не такой удачный, как казалось пять минут назад, – это очень жестоко. Внутри, словно серной кислотой разъедаемы органы, рухнули вниз. Я услышал, как открывается входная дверь и в дом кто-то входит.

Кем я себя чувствовал? Бабой-стажером на первом задании, слепым идиотом, неудачником-варишкой, да кем угодно, только не аврором с неплохим стажем. Попался, черт возьми, как мальчишка, проникший в чужой сад за яблоками. Отчего-то в голову ничего толкового не лезло, внутри черепной коробки все за пару секунд, как будто мхом поросло и пылью покрылось, и мозг в том числе, который в такой экстренный момент отказывался соображать адекватно и генерировать мысли насчет того, как бы выбраться незамеченным, а потом подумать, что с найденными уликами делать. Но нет же, мысли в голове крутились сродни с «я хочу курить» и «и, черт, как же хочется жрать», то бишь ни о чем нормально мыслить как-то не получалось, беспокойный взгляд, как в припадке, метался по старым, где-то прогнившим от времени, где-то покрывшихся паутиной, стенам, по потолку, то и дело, останавливаясь на маленьком, запыленном и мутном, окошке. Но что-то толкового я предпринять не смог. Моргана свидетель, я чувствовал себя законченным придурком, который от растерянности метался по всему чердаку, думая при этом о том, что в ситуациях, как говориться, «профильных» мозги соображают куда лучше, чем сейчас.

Джемма. Фарли. Приветливая брюнетка-хозяйка Аптеки. И с чего я ты, Таулер, привязался к ней и к ее жизни? Такое чувство, что своих проблем тебе мало, нужно еще чужие на себя взвалить, да и работы побольше, как же так, ты ведь, бедняжка, совсем без дела сидишь, нечего расследовать и не у кого показания брать. Мысленный монолог, как ураган, наводил хаос внутри, превращал все в руины одним словом, разрушал, испепелял одной лишней мыслью, а холодный ток насквозь прошибал тело от взгляда на это совершенно не удивленное при его виде лицо. Придурок ты, Таулер. Это диагноз.

- А кого ты ожидала увидеть? – говорю, словно выплевываю я, вскидывая повыше подбородок, чтобы не показаться мальчишкой, пойманным за руку на воровстве жвачки в супермаркете. Параллельно стараюсь избавиться от образа ее застывшего перед помутневшими глазами лица, испытывая при этом чужие для меня, затягивающие в зыбкую пропасть чувства, с одной стороны напрямую связанные с черноволосой девицей, с другой со мной и от этого все становиться еще более неясным, чем прежде. Грубо тряхнув головой, в конце концов, напоминаю себе, что у меня таки есть невеста, а из возраста, когда встает на все что движется, я уже давно вышел.

- Тише-тише, красавица, – привычная насмешливая усмешка скользнула по лицу, взгляд, опущенный на палочку, которую девушка так крепко сжимала в руках, не отражал ничего, кроме запутанности и искусственного снисхождения, – это ты себя называешь мирным жителем? У меня вот, знаешь ли, на этот счет другое мнение, – демонстративно взглядом показываю на связку писем, наблюдая при этом, как изменяется выражение лица девушки. – Не хорошо, мисс Фарли, ой, как не хорошо получается.

После этих слов боль в руках, сожженных этим проклятым заклинанием, напомнила о себе с новой силой. Поморщившись от нового прилива острой, раздирающей все внутри боли, я сжал ладони в кулаки и от встретившейся друг с другом обожженной кожи боль только усилилась. Да, Таулер, поной еще, как будто в первый раз обжегся от собственной безмозглости и неосторожности.
- Ранен? Не то слово, у меня просто смертельная рана, – скривившись, отвечаю я с сарказмом, невольно пряча изуродованные ладони и надеясь, что кровь не станет капать на пол. Не хотелось показывать этой девице свою слабость, хотя бы в таком незначительном, казалось бы, проявлении.
- Вылечить? Хочешь сказать, я доверюсь той, из-за которой я эти шрамы и получил? В Мунго вылечат, – отрезаю я, не подумав.

Однако жгучая боль в ладонях только усиливалась. Наверняка ожоги не такие, какие оставляют языки огня на коже, явно тут простым заживляющим зельем не обойтись. К тому же, что-то мне подсказывало, что, если сейчас она что-нибудь не сделает, мне действительно придется туго в ближайшие пару недель. В данный момент как-то удачно забылось о цели моего непрошенного визита и об уликах, лежащих на одном из массивных ящиков. Зацепившись случайно о брюки ладонью, очередная волна боли вышибла из моей головы все последние намеки на осторожность:
- Черт, сука, – осевшим голосом выругался я, раздраженно глядя на пылающую ладонь. В который раз за день, наступив на горло гордости, я с долей смущения взглянул на Фарли: – ладно, сделай что-нибудь. Пожалуйста.
Последнее слово, вырвавшееся из осипшего горла, разорвало напряженную атмосферу взаимного обмена остротами.

Отчего-то оборвалось все в душе. Вот так легко, резко и с приглушенным треском, как будто бумагу разорвали напополам. И все это произошло так быстро, что я толком не успел понять, что и почему так нечестно, без предупреждений, выбило почву из-под ног. Уверенность в себе и в своей правоте растаяла туманной и едкой дымкой, слепящей помутневшие глаза и отравляющей запутанные мысли. Растаяло в прозрачном, легком воздухе все то, за что я цеплялся, растаяло, казалось, безвозвратно, и я почувствовал удушливые тиски, сковавшие душу неуверенностью и какой-то чужой, непонятно, чем вызванной тоской. Вся эта ситуация нравилась все меньше и меньше, только опять-таки совершенно непонятно, почему, по каким таким причинам. Словно волна, подкравшаяся сзади, задушила в своих черных объятиях странной тревоги и меланхолии. Хотя, впрочем, и это было вопиющей глупостью, вот только ерничать больше не хотелось. Хотелось вообще убраться отсюда к Мордреду, затеряться в каком-нибудь трактире, послав все к гриндлоу в омут.
Какой же я, однако, слабак.

Подавив усмешку в себе, я беспрекословно, без слов и глядя все время себе под ноги, иду за такой же молчаливой и неторопливой Джеммой. Сейчас она станет лечить мои руки, хотя могла бы послать к черту, да еще и позлорадствовав. Мне хотелось бы думать, что она это так, по доброте душевной, что она не такая темная ведьма, какой я ее себе успел представить, но что-то мне дает понять, что это далеко не так. Наверное, опыт. Или то, что она слизеринка, на которой теоретически весит довольно тяжелые, по нашим временам и законам, преступления. К тому же явно эта Фарли не отличается жалостью и мягкосердечием, а если это даже в ней есть, где-то очень-очень глубоко, она точно не станет показывать эту свою глубину чувств мне, аврору, незаконно проникшему в ее дом, устроив при этом хаос и откопав, наверное, ее самую главную тайну, скрытую в этих пожелтевших от времени желтых пергаментных листов.

Я сажусь, услышав тусклое, как мне показалось, приглашение хозяйки дома и отчего-то неотрывно наблюдаю за ней, пока рой взбешенных и вымученных моей подавленностью настроения мыслей копошиться в голове. Ее реплика про осторожность пролетает, как будто сквозь меня, оставляя в воздухе непонятность и недосказанность. Почему-то, кажется, что она вряд ли сетует на то, что я поранил руки, пытаясь докопаться до ее тайн. Когда же девушка возвращается ко мне с травяной настойкой, глаза начинает щипать по-настоящему, и я несколько раздраженно зажмуриваюсь, смаргивая выступившие от едкости зелья слезы.

Я сам не заметил, как на губах появилась совершенно глупая улыбка. Фарли сейчас была похожа на заботливую медсестру, вылечивающую очередные синяки и ссадины после ребяческих «приключений» и забав, которые мне посчастливилось в школьные годы находить регулярно. Выглядело она настолько мило, что я просто не смог сдержать этой улыбки.       
- Вряд ли я похож на изнеженную принцессу, – произношу я, морщась от мерзкого, как ведьма правильно заметила, зелья, однако старясь при этом не показывать вида, что со стороны, вероятно, выглядит забавно. – Или все-таки…? – с улыбкой приподнимаю бровь.

От теплого дуновения на раскаленные, ноющие от жгучей боли руки, от очередных, сказанных ею дружелюбных слов, улыбка на лице тускнеет. Хочет поверить ей, но нельзя. Не могу. Еще пару минут назад я хотел надевать на нее волшебные наручники, а сейчас сижу и улыбаюсь, как последний идиот. Так нельзя. Нельзя. Повторяю про себя, и не знаю уже, что делать и как поступать дальше. Что-то гложет внутри и под ложечкой неприятно засосало, но я стараюсь отогнать эти мысли и чувства. Наваждение. Я просто себя накручиваю. Наверное.

Мысли, доселе вихрем носившиеся в черепной коробке, словно замирают, оцепенев, от ее неожиданного вопроса. И это мне все больше и больше не нравится. Что-то мешает толком обдумать положение вещей, что-то неумолимое и сильное, словно тянет к неверному, неправильному решению, а я не могу противостоять этой силе.
- Кеннет, – глухо отвечаю я, и хочу добавить что-то вроде «приятно познакомиться», но язык, словно окаменев, не может произнести эти застывшие в мыслях слова.

Не проходит и пары минут, как в голове снова что-то с треском щелкает и, падая, разбивается о стенки мозга. Внимательным взглядом изучаю непроницаемое лицо Джеммы, чувствуя при этом, как постепенно притупляется боль, наверное, заживают ладони, и                 из помещения медленно исчезает едкий запах чудодейственной травяной настойки. 
- Ты не хочешь ничего рассказать? – слова срываются с губ и замирают в тяжелом воздухе комнаты, – может быть, как-то попытаешься дать объяснение тому, что я нашел? Только не говори, будь добра, что это не твое.
Все-таки надо было начать этот разговор, больше оттягивать было бессмысленно и глупо. Надо бы расставить все точки, и пока в голове созревает план действий и нужные слова, я невольно выдавливаю из себя тихим, слегка охрипшим и приглушенным голосом:
- И да… спасибо.

Неконтролируемая отчужденность. Звон бьющегося стекла в голове, что-то внутри трещало, раскалывалось, разбивалось и качалось из стороны в сторону, словно какой-то поломанный, разбитый жизнью маятник. Дрожат веки, дрожат мысли, дрожат руки. Все дрожит и падает, разбиваясь о землю, как какой-то непосильный груз. Холодно на душе и словами не передать, как тоскливо, буквально до дрожи. Чувство, словно кто-то острой  раскаленной булавкой буравит сердце, колит его, пытается вывернуть на изнанку, расковырять и поглядеть, что внутри. Плохо до одури. И противно при этом, потому что как-то странно ощущать что-то такое, что-то, над, чем когда-то цинично сменялся. Как-то быстро все изменилось – раз и улетучилась уверенность и сила, два, и в голове теперь только ее взгляд, а в ушках голос. Ложь это все, наигранная фальшь, только не могу я ничего с собой сделать. Не могу и уже даже не пытаюсь, только сложно все становиться, очень сложно.   

Что-то бьется в груди, ломая ребра, сжигая внутренности и разбивая в дребезги все последние жалкие горстки сил, уже потухшие, обуглившиеся и превратившиеся в дымчато-серый пепел. И это что-то внутри разрывает на части, терзая сомнениями и глухой тоской, требуя, вгрызаясь зубами в сердце и ломая ребра, выпустить это чувство наружу, превратив в слова, хотя бы в поступки, да во что угодно, лишь бы больше не сидеть им, скованным, в узкой грудной клетке, в которой тесно и душной, в которой нельзя выразить все эмоции, застрявшие там. Сумбурный, бешеный поток чужих, непонятных и незнакомых мне эмоций и мыслей, совершенно выбивал и так слабую почву из-под ног, в этот момент я словно ходил по бритвенному лезвию, с трудом сохраняя равновесие.

Начинало казаться, что на меня так влияет этот чертов дом или эта треклятая аптекарша. Наверное, я тысячу раз успел пожалеть, что ввязался в это дело и пришел к ней, докапываясь до истины. Любопытство, проклятое любопытство, теперь испепеляющее душу. Не осталось ничего, за что я мог цепляться еще час назад. И, на самом деле, я не знаю, отчего и почему все так повернулось против меня. Сейчас я не мог найти ответ ни на один, застрявший в горле, вопрос.

Все перемешалось, слилось воедино. Я слышал тихий, затравленный голос Джеммы и с удивлением для себя, не заставлял себя, а уже верил ей. Старался верить, не думать о том, что она сейчас, может быть, лжет мне, играет свою роль жертвы обстоятельств. Как непрофессионально с моей стороны, только поделать я ничего не мог, или просто не хотел, ища теперь своим мыслям мнимое оправдание. Книги по черной магии, как память о матери? Опустив голову, я слушал, пытаясь справиться с шумом в голове, пытаясь понять, как реагировать, что сказать, как понять, где правда, а где ложь. Может быть, в другой ситуации я бы понял это быстро, только сейчас все время что-то склоняло меня к тому, что все же она не лжет. Или девушка просто была слишком хорошей актрисой. Я совсем не ожидал того, что услышал. Не ожидал, что она начнет откровенничать, и это загнало меня в еще более непроходимый тупик.       

Она хрипло смеется, протягивая мне руки и обнажая тонкие запястья, словно действительно верит, что я надену на нее наручники. Хотя, собственно, именно это я собирался сделать полчаса назад. Никто в Аврорате не поверит в душещипательную историю про матушку и влюбленность в Пожирателя, для приличного срока в Азкабане этого вполне хватит (одно хранение таких книг – уголовно наказуемое преступление), к тому же неизвестно, что в письмах, а прочитать их не составит труда. Мне вдруг подумалось, что вот-вот все кончиться, стоит мне только надеть на нее наручники и доставить в Аврорат. 
Я резко встаю из-за стола, возвышаясь теперь над Джеммой, вдруг показавшейся мне такой хрупкой и беззащитной с высоты моего роста. Во взгляде догорающая усмешка и смесь какой-то чужой для меня тоски и боли. Я понимаю, что не смогу ничего сделать. Ни надеть на нее наручники, ни вскрыть письма, ни по-другому навредить ей.

Молчание длиться бесконечно долго, а в ушах все еще звенит тихая фраза, сказанная Фарли, видимо, на норвежском языке. И все это время, словно ментально атакуя, мы смотрим друг другу в глаза. Она видит, наверное, что ничего я уже не сделаю, видит, что я сдался, проиграл это маленькое сражение.
- Надеюсь, ты не врешь мне, – наконец, говорю я, слегка хрипловатым голосом от долгого, натяжного молчания, – тебе же будет лучше.
Не хочется признать свою слабость, но, кажется, она и так все видит своими цепкими, голубыми глазами.
- Если твои слова окажутся ложью, то… пеняй на себя, – добавляю я зачем-то, давая понять, что не оставлю ее дело так просто, хотя уже давно решил, что сделаю все возможное, чтобы стереть эту девицу и этот день из памяти.

Быстро, большими шагами преодолеваю расстояние, отделяющее меня от входной двери. Чувствую на спине взгляд Джеммы, наверное, она идет за мной или мне уже просто мерещиться. Стою на пороге, не поворачиваясь, и тихо шепчу в пустоту:
- Прощай, – хочу добавить еще что-то, но не успеваю, аппарируя в свою квартиру.